Евгений Шалашов - Лихое время. «Жизнь за Царя»

Ночью, когда все, кроме часовых на стенах да вахтенных на кораблях, спали, со стороны моря донеслись выстрелы, крики и шум. Один за другим вспыхивали сполохи, словно Северное сияние! От взрывов вдоль моря поднялись волны, а ветер едва не сваливал с ног караульных…

Настоятель и Авраамий, с усилием держась за перила, считали языки пламени, которыми расцвело море…

– Поморы это… – Посмотрев в недоуменные глаза игумена, Авраамий пояснил: – Мы, с Автомоном, Царствие ему Небесное, решили – коли туго придется, брандеры делать… Ну, брандеры – это…

– Да знаю я, что за брандеры такие, – отмахнулся отец игумен и перекрестился: – Господи, они ж на верную смерть пошли…

– Может, доплыл кто… – неуверенно сказал келарь.

– Нам-то почему не сказал? – сурово спросил игумен.

– Если бы сказал, так ты бы и не отпустил. Верно?

– Верно, – согласился настоятель. – Потому не отпустил бы, что на самоубийство похоже. А самоубийство, брат Авраамий, сам знаешь – грех великий…

– Может, и грех, – кивнул Палицын. – Только, отец игумен, если и есть грех – мой он. Я поморов на смерть отправил. А теперь вот Петьку Мансурова на вылазку отправлю…

Всю ночь около залива шел бой. Свеи-артиллеристы и те, кому удалось выплыть со взорванных кораблей, дрались отчаянно. Терять им было нечего. Авраамию еще дважды пришлось посылать отряды. Но к утру все было кончено. Берег около батарей был завален трупами, а на волнах остались лишь обугленные и еще чадящие остовы галеонов. Оставшиеся в живых свеи сдавались в плен…

На монастырском кладбище прибавилось могил. Стрельцов, поморов и монахов хоронили по пять тел в одной яме. Выкопать на каждого – пятьсот с лишних могил было бы не под силу. Отдельно положили лишь Петра Мансурова – по левую руку от князя Пожарского. Правую сторону Авраамий оставил для себя.

Убитых свеев похоронили за оградой, в братской могиле. Отец игумен даже разрешил, чтобы пленные прочитали над мертвецами свои молитвы…

В верхней горнице, куда допускались лишь избранные, сидели трое – сам хозяин, городовой воевода Котов, стрелецкий голова Костромитинов и гость, князь Мезецкий. Четвертый – здоровенный черный кот, с белой грудкой, в разговоре участия не принимал, а просто дремал на столе, покрытом рыхлым гишпанским бархатом (по нынешним временам – ценность несусветная!).

Александр Яковлевич, за последнее время зело огрузневший, устало потер левую половину груди, поморщился и сказал, пряча глаза:

– Ты, князь Даниил – хошь обижайся на меня, хошь нет, но не разрешу я тебе в своем городе Земский собор проводить.

– А если я разрешения не спрошу? – спросил Мезецкий.

– Воевать будешь? – сузил глаза Котов.

– Сроду такого не было, чтобы Мезецкие со своими городами воевали, – слегка надменно проговорил князь. – Все больше – с татарами да с литовцами. Ну, изменники не в счет. Да и людей не хватит, чтобы с тобой воевать. Сам видел – сотня у меня, все про все.

– Это ты правильно сказал, не хватит, – с удовлетворением откинулся воевода на спинку резного кресла. – Да и народ у тебя, с бору по сосенке. Добро, коли половина порох нюхала…

– Если бы половина, перекрестился б от радости. Хорошо, коли с дюжину найду. Против твоих стрельцов и получаса не выстоят. Но чтобы город спалить, к ядреной матери, так и таких за глаза хватит… – Увидев, как напрягся воевода, усмехнулся и примирительно сказал: – Не боись, воевода Рыбнинский, не будет ничего худого… Потерпи, уйду я скоро.

– Так я, Данила Иванович, ни тебя, ни войско твое не гоню, – с облегчением проговорил Котов. – Живите, сколько влезет. Кормовые дам.

– Благодарствую, – хмыкнул князь. – Только, воевода, ты мне скажи… Не в Рыбнинске твоем, а все равно – бог даст, созову я Земский собор. Ну, сам не смогу – кто-нибудь другой… – поправился князь. – Выберут государя, сядет он на престол, возьмет в руки скипетр, державу, а потом призовет он тебя да и спросит – почему ты, сукин сын, Алексашка Котов, избранию моему помешать хотел? Где же ты был, когда меня на престол возводили?

– А я, окольничий, так отвечу, – с достоинством ответил воевода, – была-де дадена государем покойным, Борисом Федоровичем, мне в ведение Рыбная слобода, которую я городом сделал. И город сей – теперь один из самых богатых на Руси! Можешь на плаху меня отправить, а можешь наградить! Как-никак, целый город припас. А тебе, князь, вот что скажу – будет на Руси царь, буду ему служить верой и правдой. Ну а пока нет государя, буду свой город стеречь и оберегать. Вот тебе и весь мой сказ!