В. Бирюк: Обноженный

Позже, в тепле закутка в просвирне, Агафья прихлёбывала горячий узвар и, по обычаю своему, хохотала по любому поводу, вспоминая со своей бывшей воспитанницей прежние времена. Катерина пыталась узнать подробности нынешней жизни своей мамки-сестры, но Агафья отделывалась кратким:

— Хорошо живу, грех господа гневить.

И больше напирала на расспросы о Катеринином житьё-бытьё. Наконец, инокиня не выдержала:

— Да что ты вокруг да около! Ты прямо скажи: ты где?

Агафья с очень важным видом поправила распущенный по плечам платок, высокомерно глянула на застывшую Катерину и, вдруг прыснула:

— Ой! Ну ты будто суслик из норки — вылезла и замерла! Ха-ха…! Да там я, там. Во Всеволжске.

— Замужем?

— Не. Воевода говорил: выбирай любого, приданое дам. А я как гляну… Да ну их… Ещё и мужнину ласку да таску терпеть… Не, я у воеводы во дворце живу. Тама дел…! В гору глянуть неколи! И — весело.

И Агафья начала вспоминать разные смешные истории со слугами да с приезжими. Описывать разные диковины воеводского жилища, которое она упорно называла дворцом. Инокиня, сперва жадно глядевшая в лицо рассказчице, вдруг спросила негромко:

— А сам-то… как?

— Сам-то?! Да будто вода в стремнине. Цельный день дела крутит, ночью девок переворачивает. Он, слышь-ка, такой забавник, у него в иные-то ночи…

Заметив тень на лице слушательницы, вдруг резко остановилась и продолжила уже сдержаннее:

— Кажный день ещё до свету вскакивает. Да и то сказать — то вороги лезут, то свои с ума сходят. То купцы приезжие, то мастеровые люди, то воинские. Лодейку он такую хитрую построил…

— Меня-то… хоть вспоминал?

Взгляд Авдотьи на мгновение стал острым. Потом лицо её приняло загадочно-весёлый вид, и она чуть наклонившись к собеседнице, произнесла:

— А я-то здесь с чего?

И отклонившись, важно покивала головой, глядя на взволновавшуюся Катерину.

— Сам послал. Велел прощения просить. Ну, что долго так… Что к себе не забирал. Только, и в правду сказать — спрятали тебя хорошо. Опять же — ход на Русь ему заказан был. А нынче, вроде как…

— Сам?! Сам посылал?! А сказал чего? Передать велел что?! Да говори ты, старая!

Агафья обиженно поджала губы. Потом снова захихикала.

— Во! Вот он так и говорил! Вот так вот и рассказывал! Как ты, стало быть… ха-ха-ха…

Успокоившись и утерев концом платка выступившие от смеха слёзы, она продолжила уже спокойнее:

— Слов всяких… он тебе сам скажет. Говорит — скоро свидитесь. А покуда у него просьбишка к тебе.

— У него?! К-ко мне?!

— Ага. Просит он тебя идти в Киев на княжий двор к Великого Князю семейству. И быть при них в близости. Присмотреть там, помочь чем. Ну, добрым словом, молитвой. Приглядеть там, по-прислуживать. Ты ж и инокиня Вышгородская, и боярышня. Чай, не девка деревенская. А он вскорости в Киеве сам будет. Но об том — ни словечка никому. Люди-то… сама знаешь…

По издревле заведённому обычаю монахи и монахини окружающих Киев монастырей во первопрестольные праздники приходили ко двору Великих Князей, благословляли князя и жителей городских, молились вместе с ними, дарили подарки. Князья богато отдаривались. Пожив на городских подворьях, иноки, с наступлением Великого поста, отправлялись по обителям. Так было и в этоРо Рождество. Но разошлись не все — приглянувшаяся Великой Княгине скромностью и богобоязненностью сестра Катерина из Вышгорода осталась во граде Владимировом до Пасхи.

Пару раз в неделю инокиня отправлялась в Ильинскую церковь в городе, где, отстояв молитву за здравие княжеского семейства, присаживалась поболтать с толстой весёлой горожанкой. Та, то и дело, давилась от смеха.

В последний день февраля той зимы я остановил свой отряд на ночёвку в деревушке в верстах в двадцати от Днепра к юго-востоку от Киева. Убийственный тысячевёрстный марш напрямки от Тулы к Киеву по заснеженной степи подходил к концу. Выйдя с тремя сотнями людей и тысячей лошадей, я потерял отставшими и заболевшими треть людского состава и две трети конского. Люди и лошади были совершенно измучены, и на привале засыпали сразу.

В таких ситуациях я предпочитаю сам проверять посты. На одном из них услышал перебранку. Перед постом стояли несколько неожиданные в деревне щегольские санки с доброй тройкой. Кучер пытался уже завернуть назад, а из саней доносился знакомый женский хохот пересыпаемый сочными выражениям: