Анджей Земянский - А если Бог это я?

Он сделал несколько шагов и уже из коридора крикнул:

— В Библии же написано, что это просто. Достаточно лишь щелкнуть пальцами и сказать: «Встань и иди, сынок!»

Медбрат закрыл за ним дверь. Увидав прикрепленный к халату «Виртути Милитари», он сделал серьезную мину, щелкнул каблуками и отдал бравый салют. Медсестрички, со злорадными улыбками на лицах, двинулись за доктором по коридору маршевым шагом.

Родители девочки, вместе с маленькой [9] Похоже, что пан Автор в момент сдачи рассказа в печать так и не решил, сколько Оле лет. То ей 15–16 лет по словам Беаты, то — в других обстоятельствах — ей не больше 8-10 лет. Ладно, не станем исправлять Земяньского. — Прим. перевод. пациенткой сидели в приемном покое для VIP-персон. Поскольку директорский кабинет был занят министерской семейкой, этих временно посчитали VIP второго сорта. Ими занимался доктор Малый, ничего не решающий подлиза и карьерист, зато с божественным даром красноречия и чудовищным умением слушать. Сейчас он распространялся о шестом поколении устройств для исследования неизвестно чего, которые их частная клиника внедрила единственной во всей Европе. Понятное дело, именно этих слов он не сказал — но по его мнению новейшая аппаратура служила для исследования чего-то там, и как раз это «что-то там» он объяснял весьма запутанным и непонятным образом. Но делал он это весьма увлекательно, поскольку слушали его очень внимательно. И даже, словно бараны, пялились в показываемые им схемы.

Родители, как и сама девочка, были нормальными. А это уже ничего плохого не обещало. И вообще, в данном случае Ружицкий никаких сложностей не ожидал. Девочка была здоровой, хотя во всем этом деле, где-то под поверхностью таилось нечто непонятное. Ружицкий пожал плечами. Дольше недели это занять его не должно. Ясное дело, в связи с финансовым состоянием папаши директор потребует подержать девчонку хотя бы месяц, но и это пойдет ей лишь на пользу.

— День добрый вам.

— Ну вот, как раз, — вскочил Малый с места. — Это и есть доктор Ружицкий, о котором я вам столько говорил.

«Похоже, в одних только отрицательных выражениях», — подумал Ружицкий. И нельзя сказать, будто бы они были друг с другом на ножах. Разве что один другого называл словами типа «этот трах… пид…». Хмм. Но исключительно в приватном порядке.

— Надеюсь, что доктор Малый пояснил вам все?

Он свысока похлопал «коллегу» по плечу, чтобы в том от злости закипела сама душа.

— Да, конечно, — отозвалась первой женщина. — Мы уже все знаем.

— О-о, это замечательно, — улыбнулся Ружицкий. — К счастью, я уже не нужен, — и сделал жест, как будто собирался повернуться к выходу.

Родственники даже испуганно подскочили. Малый чуть ли не взорвался, сжимая челюсти.

— Нет, нет, нет, мы столько о вас слышали… — поднялся отец со стула. — Пан доктор.

— Лучше не верить в то, что обо мне рассказывают.

Он еще не успел присесть на краю стола, как женщина начала тираду, поясняя, что Оля, это их дочка, болезненно робкая, не может установить контакта с другими детьми; замкнутая в себе, апатичная, в состоянии вечной депрессии, ничего ей не хочется, охотнее всего она бы только спала и спала. И вот тут самое ужасное. Во время сна она все время усмехается или просто смеется.

Врач прервал тираду жестом руки. Что-то не так было не с дочкой. Скорее, с ее родителями. Но, к счастью, это уже была не его епархия.

— Я мог бы переговорить с пациенткой?

— Естественно.

Ружицкий вновь усмехнулся.

— Оля, милая, почему я тебе не нравлюсь?

Девочка удивленно глянула на него. Зато он вырвал ее из странного оцепенения. Пускай даже на миг. Оля пожала плечами.

— Потому что я страшный?

Она еле заметно, но отрицательно шевельнула головой.

— Потому что я собираюсь провести над тобой страшные эксперименты? И будет больно, а то и еще хуже?

Та глянула, пока что с едва заметной ноткой заинтересованности. Трудная штучка, хотя и такая молодая. Скорчила мину типа: «ну-у, не знаю». Ружицкий кивнул.

— Именно так, поскольку доктор Малый сообщил, что у нас тут имеются самые ужасные устройства для страшнейших вещей?

На эту плоскую подколку она обмануться не дала, хотя эта проблема ее явно интересовала. Вновь она бесстрастно находилась в коконе неприступности. Бедный ребенок.

— Ладно тогда. Можешь спрашивать, о чем угодно.

Только она вновь не дала себя обмануть, словно осужденный на смерть уставилась на свои ноги.