Сергей Саканский - Mi Lucha

– Бог смотрит, что мне не очень хорошо наблюдать, как вы будете делать свое sierra cerrato, – сказал Сальвадоре, устроившись в позе стража в дверном проеме купейного туалета.

– Видит Бог… – машинально поправил его Гитлер.

Он нашел свой утренний окурок в кармане пижамы и с изумлением уставился на него. Сегодняшнее утро казалось ему невообразимо далеким, впрочем – как и вся жизнь…

На полочке для туалетной бумаги Гитлер увидел какую-то изорванную книжицу, пробежал несколько строк и сразу узнал этот нервный, витиеватый, частым дыханьем прерванный стиль. Это была именно она – Mi Lucha, в прекрасном переводе на немецкий, сделанном, как и все прочие переводы, в академических недрах Третьей Империи, где самозабвенно трудились лучшие умы человечества, добровольно перешедшие на ее сторону… Гитлер ясно представил себе, как их выдрали из обустроенной реальности – ученых и философов, писателей и актеров, художников и музыкантов – притравили сонным черемуховым зельем и повезли сквозь вокзальные терминалы, сквозь шумные портовые толпы… Вот встречаются в зале ожидания две дипломатические гориллы с чемоданами в руках, у одного в чемодане Марлен Дитрих, у другого – Максим Горький… Деньги, заложники, пытки…

Так можно заставить подписать любые бумаги, оклеветать самого себя, от кого угодно отречься… Можно заставить служить хоть самому Дьяволу, но разве может насилие стать источником вдохновения художника?

Тогда я еще и представить себе не мог, каким безнадежным и гнилым, застарелым и жалким сифилисом болеет эта старая шлюха…

– Что, какая еще шлюха? – пробормотал Гитлер, вчитываясь, и вскоре понял, что товарищ Лучо имел в виду Европу.

Гитлер вырвал несколько страниц и размял. Дом, промелькнувший в золоте и дыме, теперь крепко остановился перед глазами, как бы вправленный в рамку. Неизвестно, как сложилась бы его судьба, не вытащи он Мицу из петли в 1916-м году. Мица прожила еще десять лет. И все равно – покончила с собой.

В ее в сердце и легких уже образовались срамные гуммы, ее дряблая кожа покрылась шанкрами, папулами и розеолами…

Но ведь он мог и не стать тем, кем стал! Он хотел доказать своей жене, что мир прекрасен, что жить в этом мире радостно, что любовь – это сплошной праздник…

Вот почему тогда, в 1916-м, он и вернулся к живописи, написал несколько городских пейзажей, исключительно для своей Мицы, вскоре один знакомый художник пригласил его на выставку, которую посетил Пикассо… И внезапно все завертелось и понеслось: его заметили, о нем заговорили… Но ничто не спасло его Мицу: как-то промозглой зимней ночью она приняла барбитурат…

– Вот ваша курица, любезный! – провозгласил вошедший Генрих. – Сразу, как кончите испражняться, можете приступить к трапезе.

После еды Гитлера повалили ничком на кушетку и содрали него брюки. Сальвадоре легко шлепнул его по голой заднице.

– Я все расскажу товарищу Лучо! – тонким голосом пригрозил Гитлер.

– Это не имеет значения, – с грустью сказал Генрих.

– Проклятые гомики, зараза, да чтоб у вас хуи отсохли! Стрелять вас надо, вешать на каждом столбе…

– Всех не перестреляешь, la bado muchaho! – с возмущением парировал Сальвадоре.

– Да и столбов на них вряд ли хватит… – вздохнул Генрих. – Вы нас неверно поняли, милый Адольф. Мы просто собираемся сделать вам укол снотворного. А насчет пожаловаться Императору – вы также ошибаетесь.

– Надеюсь, Император… Ай! – Гитлер почувствовал иглу и холодный болезненный выплеск, раздвигающий ткани. – Думаю, что вам было приказано обращаться со мной подобающим образом, пока мой вопрос еще не решен.

– Да, нас проинструктировали. Но вся беда в том, что люди GG в любом случае убьют Сальвадоре и меня. Потому что не должно остаться свидетелей. Если вы согласитесь сотрудничать добровольно, то будет придумана легенда о том, что вы тайно и по своей воле пробрались в Мексику, чтобы увековечить на своих полотнах Третью Империю Инков и лично товарища Лучо. Если же нет, то вы покончите с собой на заднем дворе дома, где вы жили со своей женой, урожденной Мицей Стакански.

– Что? Мица?

– Мы гораздо больше осведомлены о вас, чем вы думаете. В своей прошлой жизни товарищ Лучо был популярным кинорежиссером. Он умеет разрезать действительность, будто слоеный пирог. Это беда всякого большого художника. Поэтому только великий художник становится великим вождем.

Гитлер зевнул.

– А может, лучше, если великий вождь станет великим художником… Вы даже представить себе не можете, от какого будущего я отказался.