Елена Крюкова - Беллона

Она вцепилась в спинку инвалидного кресла. Бриз гладил ее руку с пятизначным лагерным номером: 78 929, 78 929. Бриз целовал запястье ее старого мужа с навечной печатью: 35 227, 35 227.

[елена дьяк-померанская - ажыкмаа хертек]

Дорогая тетя Ажыкмаа!

От вас нет писем уже полгода. Я много раз пробовала позвонить вам по телефону, но, наверное, я неправильно набираю цифры - у меня не соединяет. Вот опять шлю вам письмо, думаю, а вдруг вы куда уехали или вас кто взял к себе жить.

Или вы серьезно заболели и лежите в больнице. Но потом выйдете, найдете мое письмо и все равно ответите.

Пишу наши новости. Они у нас хорошие. Мы с мужем взяли из детского дома девочку сироту. Она очень худенькая, маленькая совсем, черненькая, как Ника! Ей нет еще двух лет. Она плохо говорит, но ест уже сама, с ложки, очень ловко. У нее кривые ножки, врач сказала, это рахит, но, если кормить хорошо и правильно, то это пройдет, и ножки выровняются.

Мы с мужем так счастливы! Теперь у нас есть ребенок, наш ребенок! Как жаль, что мы так долго ждали и не сделали этого раньше! Столько сейчас сирот! Надо было раньше взять нам доченьку, а мы все думали, время вели. Раньше у нас побольше у самих сил было. Но ничего, вырастим. У меня будто вторая молодость открылась. Я мужу так и сказала: все, теперь копи на корову! Молочко нам теперь нужно свежее, каждый день!

Мы назвали ее угадайте как? Конечно, Ника! И она уже отзывается на свое имя. Голову поворачивает, когда зовешь! Она у нас уже научилась говорить три слова: мама, папа и Ника. Лепечет: "Ника", - и тычет себя пальцем в грудь. Она все, все понимает, что ей говоришь!

А еще она у нас уже танцует! Так уморительно вертится, когда я играю на пианино польку-птичку! Муж в ней души не чает. То и дело хватает на руки, целует! Я его ругаю: зацелуешь девчонку, заласкаешь! И сама у него из рук ее выхватываю и тискаю. А она так хохочет!

А дедушка Юра просто на седьмом небе от счастья! Они ходят каждый день смотреть на соседского красного петуха. Ника протягивает к нему ручки и лепечет: "Петя!"

В общем, тетя Ажыкмаа, у нас в доме началась новая жизнь! Ребенок - это такая радость, такой смысл жизни! У меня все в руках горит, я обед делаю как в молодые годы, только искры из-под пальцев брызгают! А муж мне вчера сказал: "Ты у меня такая красивая стала!" Я благодарю Бога за тот день, когда мы с мужем пошли в детский дом, выбирать младенца.

Милая тетя Ажыкмаа! Ответьте мне, пожалуйста. Я даже не могу представить, что вы мне не ответите. Но я часто думаю и о том, что, может быть, я пишу это письмо уже в никуда, и вы никуда не уехали, и в больнице ни в какой не лежите, а просто умерли.

Тогда я пишу это письмо на тот свет. И вы его прочитаете, просто невидимо летая надо мной. Если вы умерли, вы и сейчас надо мной. И видите слова, которые я набираю на клавиатуре. Я нажимаю на клавиши компьютера, а потом вдруг время будто смещается, и я нажимаю на клавиши рояля на сцене Малого зала Московской Консерватории. И играю Второй концерт Рахманинова, и гремят, гудят колокола. И вся экзаменационная комиссия встает, все профессора, и поднимают руки над головами, громко аплодируют мне. А я беру последний аккорд, и, потная, встаю из-за рояля и неловко кланяюсь. Все! Сыграла я свою музыку. И ко мне подбегает маленькая черненькая раскосая девочка и вручает мне огромный букет цветов. Цветы все в каплях. Они плачут росой. Они так пахнут. Это не на гроб мне, не на гроб вам: это Ника прислала нам цветы оттуда - для нашей жизни, для радости, для любви.

Славик вчера прислал письмо. Он женится. Его невеста работает на кондитерской фабрике. Ой, закормит Славика шоколадом, и он растолстеет! Значит, скоро у нас родятся внуки!

Вот как нам повезло: и сын есть, и дочка есть у нас, и внуки будут. Мы самые богатые и счастливые.

Крепко, крепко целую вас, дорогая тетя Ажыкмаа, даже если вы умерли. Если вы живы - отзовитесь. Если нет - я пойду в церковь и поставлю тонкую желтую свечку на медный канун, где горят огни в поминовение усопшим: за маму, за отца, за дядю Диму, за вас.

За Нику. Пусть земля ей будет пухом.

[тибетка ребенок и монах]

Старая тибетка сидела на приступке громадного каменного чортена, поставленного тысячелетия назад у дороги, узкой ленты, вьющейся в небо.

Она сидела, улыбалась беззубо; на ее руках толстощекий смуглый младенец тоже беззубо и смешно улыбался, и они смотрелись друг в друга, как в два зеркала - старая и малый.

Солнце медленно всходило и лило белое, сладкое ячье молоко на каменную жесткую землю, умащая ее, смачивая и питая сладким нежным светом.