Елена Крюкова - Беллона

Мальчик видит в лицо свою смерть. И он не боится ее.

Так чего же боятся все эти люди, жирные и тощие, в цивильных пиджаках, в тюремных балахонах, в мундирах с отодранными погонами, в ряд сидящие перед прокурором и судьями на длинной, как жизнь, деревянной скамье?

Правильно, они боятся смерти.

Они, как дети, боятся ее.

Ребенок знает: умирает кошка, птичка, рыбка, и я тоже умру, шепчет он себе, весь дрожа от этого маленького и огромного открытия.

Читают приговор. Зал притих.

- Герман Геринг! Виновен. Приговаривается к смертной казни через повешение!

Глаза вспыхивают изнутри бешеным, неверящим светом. "Нет! - кричат глаза. - Я невиновен! Я ничего не знал о массовых убийствах! Я не подписывал приказа об окончательном истреблении евреев в Германии! Я не..."

- Иоахим фон Риббентроп! Виновен по статье... и еще по статье... и еще... Приговаривается к смертной казни через...

Глаза зажмурены. Если не видеть ничего, то можно ничего и не услышать. Руки зажимают уши. Нет. Зря. Слышно все, и даже легкий шум зала - люди говорят, говорят о них, обреченных. Риббентроп отнимает ладони от ушей. Открывает глаза. Глаза ушли глубоко под лоб, как у больного, у полоумного. Сумасшедшим взглядом обводит человек людей, что так ждут его смерти. Зачем ты - убивал? Зачем - ты убивал? Все аукнулось тебе. Закон войны. Победителей не судят - судят победители.

- Вильгельм Кейтель! Виновен по статье... Приговаривается к смертной казни!

Глаза стреляют вправо, влево. Глаза расстреливают публику. О да, это публика, и она пришла в театр, поглазеть на последних актеров. Германия, правда, мы хорошо играли и пели? Германия, мы дети твои. Европа! Не покинь нас! Мы и твои дети тоже! Ты разве не видишь, мы дети! Пожалей нас! Мы такие маленькие! Мы... так хотим... жить...

- Альфред Йодль! Виновен! Приговаривается...

Глаза летят вперед. Опережают слова приговора. Зачеркивают их. Уничтожают. Убивают.

Убить можно глазами, знаете ли вы это, люди?!

Не знают. Молчат. Переглядываются. Глядят на Йодля, а Йодль уже мертв.

Глаза, оглянитесь назад. Что видите? Штабеля трупов?

Песчаный, травяной, каменный ковер Европы, устланный дровами мертвых тел?

Глаза вскидываются, судорожно ощупывают зал. В зале - русские. И за страшными столами, устланными чистыми скатертями, где графины с водой, чтобы сухую прокурорскую глотку промочить, бумаги, ручки и чернильницы, - тоже русские; они одни из главных обвинителей. Их страна, говорят, больше всего пострадала в войне. Чепуха. Больше всего немцы убили евреев. Потому что евреи - это мусор мира. Эта нация не должна жить. Убиваем же мы клопов и комаров. Каждого еврея... старика, ребенка... плод в брюхе у матери...

Глаза наталкиваются на глаза в зале.

На Йодля смотрит, глаза в глаза ему, девушка с прической "волна".

Беретик сполз на кудрявый затылок. Нежные, иссиня-черные локоны свисают на щеку.

Горбатый нос. Глаза навыкате, черные озера. Родинка на подбородке, слева от ярко, ало накрашенных губ.

К берету пришпилена крупносетчатая вуаль. Вуаль поднята. Глаза на виду. Густые, черными щетками, ресницы. Тень от ресниц на щеках цвета спелого абрикоса. Красотка.

Еврейка, как пить дать.

И как выжила?

Мы же вас всех... всех...

Господи, если бы мы не...

- Рудольф Хесс! Виновен по статьям... невиновен...

Глаза расширяются. Глаза, а не уши, не пальцы, не ладони, видят въявь, слышат до неслышного звона и хруста, ощупывают нежно и судорожно возможную, сужденную, ускользающую жизнь.

Кем угодно! Как угодно! Где угодно! В клозете! Убирать дерьмо! Кормить псов в питомнике! Кастрировать котов! В публичном доме - подстилкой, проститутом! Жиголо у знатной дамы! Да в камере... в тюрьме... за решеткой... да, решетку тебе обеспечат, ее-то тебе и приготовят, радуйся, молись...

- К пожизненному заключению!

Глаза горят. Торжествуют. Глаза кричат: я жив! Я жив! Я буду жить!

Красивая молодая еврейка в зале нервно прикусывает палец, зубами стаскивает с руки ажурную черную перчатку. Она не отрывает глаз от глаз Йодля. Она тяжело и быстро дышит, и глаза мужчины видят, как высоко поднимается грудь девушки под тонким шерстяным черным платьем. К плечу приколота тряпичная роза. Глаза мужчины ощупывают и целуют цветок, потом осторожно гладят женские губы.

Твоя последняя женщина. Она еврейка.

Девушка неотрывно, пронзительно глядит на преступника.

Если бы ты командовал расстрелом под Киевом - ты бы ее убил?

Если бы ты командовал расстрелом под Варшавой - ты бы ее убил?