Елена Крюкова - Беллона

Танкист уже подходит близко. Иван видел лоб и широкие скулы, и слишком яркие, два солнца, глаза. "Все так радуются. Просто хоть в пляс пускайся! А завтра снова битва. На Берлин пойдем".

Танкист подошел ближе и протянул большую, медвежьей лапой, руку.

- Никодим.

- Иван, - сказал Иван и руку парню пожал. Всю войну проторчать в жарком танке - не шутки. Цел остался.

- Ну что, отдохнем?

- Отдохнем, - согласился Иван и вытащил из кармана гимнастерки пачку с махоркой и клочки

немецкой газеты.

- Откуда?

- С Волги. А ты?

- С Сибири. С восточной. Из Кызыла.

Иван, искоса глянув, заметил слабую раскосинку в широко расставленных под мощным лбом глазах танкиста.

- На этого, как его, эвенка ты не похож.

- Ваня! Эвенк, ха-а-а-а! Русский я. Да у нас в Сибире все гураны.

- Кто, кто?!

Уже крутил "козью ногу", стоя, ловко, ногу в колене согнув и на камень поставив.

- Гураны. Ну, помесь. Все в Сибире перемололись: казаки, чалдоны, русаки, староверы, буряты, хакасы, тувинцы, уйгуры. И получились, мать яти, гураны, ха-а-а-а-а!

Он произносил крепко и твердо: не "в Сибири", а "в Сибире".

- Вот оно как. Интересно. А фамилия твоя как?

- У меня фамилия знаменитая. Ну вообще, на весь мир!

- Как это на весь мир! Кончай врать-то!

- Ульянов я.

- Ух ты! Как Ленин!

- Просто Ульянов, до Ленина мне как до небес!

- Костерок разожжем? Пока суд да дело.

- Давай! А нас не это самое?

- А нас что, на Берлин уже отправляют? Роздых теперь у нас.

- На Берлин - завтра.

- Прямо так и завтра?

- Прямо так.

- А что ты ко мне подошел?

- А просто так.

Макаров усмехнулся. Вместе стали собирать хворост, ветки для костра.

Набрали, сложили. Никодим ловко, быстро разжег огонь, со знанием дела.

- Ты прямо мастак, - шутливо-завистливо сказал Иван, - я завсегда с костром мучаюсь.

- Я охотник. Привык.

- А на кого охотился?

- У нас в Сибире охотятся на все, что бегает, летает и плавает. Без охоты - не выживешь. Особенно если хозяйства своего нету.

- Ты посиди, я щас распоряжусь. Приказ у меня.

Иван отлучился и вернулся. Поварам дали команду, костры запылали, котлы закипели.

Он так хотел просто покурить. Просто отдохнуть. У костра, с хорошим парнем покалякать.

Никодим прикурил от огня из его рук. Низко склонился, будто молился.

Дымили. Глаза закрывали блаженно.

Дул теплый ветерок с реки, ерошил волосы. Им обоим казалось одновременно: это женские, теплые руки трогают головы, волосы их.

Вечерело. Оба курили и глядели на запад. Солнце садилось за Эльбу, и Иван тоскливо вздохнул.

- Запад. Проклятая Германия. Вот и дошли до тебя.

- Слышь, а где-то там Англия, ну, остров это, и океан вокруг. А за океаном - Америка.

- Тоже Запад?

- Тоже Запад.

- А что, нам Запад сейчас друг?

- Не весь. Вот Америка - друг. Англия, наверное, тоже. Ее фрицы бомбили, значит, поневоле другом стала. Мы-то, видишь...

И не договорил. Все и так понятно было.

Докурили, затоптали окурки сапогами.

- Пошли сапоги в речке помоем?

- Пошли!

Вкусно пахло кулешем от близких котлов. Повара не жалели гречки. Зелень крошили - в немецких фольварках в запас надрали. Вскрывая банки с лендлизовской тушенкой, аж крякали от радости - много мяса, жира мало, два-три желтых кружочка.

Иван и Никодим стояли в воде, терли ладонями голенища.

- Эх! Ну и блестим!

- Как у кота яйца.

- Торжественные мы! Хоть сейчас на парад!

- А я на параде был. В Москве, в сорок первом. На Красной площади.

- Эх ты! И я!

- Да ты что?!

Стояли по щиколотку в реке, разводили руками, блестели зубы в смехе, и вечернее солнце снизу, отраженное в волне, огненным золотом с головы до ног обдавало их.

- Вот ей-богу!

- Что божишься, я и так верю!

- А в Бога веришь?

- Верю.

- А крестик... носишь?

- Я без креста. Я так.

- А я ношу. Он меня всю войну...

Никодим вытащил из-под гимнастерки нательный крестик и быстро поцеловал его, и быстро упрятал опять за пазуху.

Вышли из реки. Сапоги влажно поблескивали.

- Огонь гаснет. Надо бы хворосту подложить.

- Мигом.

Иван вернулся с охапкой сухих и живых, наспех наломанных веток.

- Глянь-ка, у них тут краснотал, как и у нас же!

- Люди везде одинаковы. И звери, и травы.

- Одинаковы? Это ты врешь! Разные мы.

Иван бережно клал ветки в огонь. Они трещали, лицо танкиста он видел сквозь горячее марево.

- Разные? - Иван поднял красное лицо от огня. - Это поэтому война?

- Черт ее разберет, отчего она.

- Ты есть-то хочешь? Все уже сварганено. Вон, у котлов народ сидит. Братается!