Нелл Уайт-Смит - Лис, который раскрашивал зори (сборник)

Белые пальцы с тонкой кожей. На рукаве камзола собиралась волнами ткань юбки. И тут Линн вскинула на Венда взгляд. Последний − холодный и колкий. Острый. И Венд сделал то, что она хотела.

У тойя такое хрупкое здоровье. Их так легко убить. Даже щуплый и невысокий Венд физически превосходил мастера Райка. Тот не мог оторвать руки, сжимавшей в захвате горло. Венд не видел его глаз − стоял за спиной. Нужно было просто так держать и ждать.

− Накажут, − прохрипел Венду умирающий мастер, − не вас…

− Как меня ещё можно наказать!? − рассмеялась ему в глаза Линн, садясь на кушетке на колени, пряча под себя ноги.

− Десять… − шепнул тойя теряя сознание, − десять…

Венд выпустил его.

− Почему? Зачем? Ты мог бы его убить и спасти нас друг для друга, любовь моя! Я никому не отдам себя! Никому!

− Прости, прости, − шептал Венд, на коленях перед кушеткой лаская в слезах её пальцы, которые она в ужасе пыталась отнять, струилась по ликровым клапанам полная возбуждения и боли их ликра в вены друг друга, − десять метров − это всё, что у тебя есть. Я не вынесу, если у тебя отнимут это пространство. Я не вынесу твоих страданий!

− Мне всё равно, мне всё равно…

− Но я никогда не смогу этого сделать с тобой. Я умоляю, прости и не гони меня… Линн… Линн… Линн…

Любовь бессильна в своём милосердии. Её бессилие − вызов.

Мастер Райяк смог добраться до выхода из комнаты и позвать на помощь. Упал уже в коридоре, под ноги своему сотруднику.

Вечером приходил врач, но лекарств принимать уже было нельзя − произошло зачатие. Мастер Райяк остался опять наедине со своей болью. Была глубокая ночь. Он мучился, не мог уснуть, и толком бодрствовать был не способен. Лежать было тяжело, поднять голову − решительно невозможно. Его помощник старался делать всё возможное, но сейчас он задремал, и мастер Райяк не решался его будить. Терзала жажда.

− Вы хотите пить, мастер Райяк? − произнёс его демон, глядя за ближайшее к кровати окно. Начался первый осенний дождь.

− Да.

Незваный гость направился к бару, и оттуда вернулся со стаканом воды. Подал тойе.

− Я не нашел у вас посуды. Мебель в миру для меня непривычна, − он снова встал у окна, глядя на двухэтажный тихий город половинного цикла − город, который ночью спал, − скажите, вам нравится то, что вы делаете? То, как вы отдаёте и отдаётесь, как отпускаете своих детей и своих супругов навсегда?

− Нет! − ответил, в бессилии врать, тойя.

− Конечно же нет, − утешил его демон, лаская взглядом бархатную ночную тьму, − ведь вы психически нормальны, господин Райяк. Никто не станет любить тех, кто причиняет вам боль. Это должно быть так больно − отдавать свою плоть на съедение, во чьё имя это ни происходит − жизни ли, справедливости или мира − не важно. Мир пожирает сам себя, мастер Райяк − он пожирает хлеб из ликры зерноносных механоидов, пожирает ликровые ополоски из продуктов собственной жизнедеятельности, ликровое молоко − результат секреции сердец городов и вегетации механических деревьев, искусственно взращенное мясо, первые клетки которых были взяты у живых механоидов − ваших пращуров. Сердца городов вырабатывают тем больше секрета, чем более сильные камни их составляют. А камни − это души тех, кого я забираю себе. Вы пожираете собственные души. Но это всё слишком наглядно. Центр взращивает культуру мастеров, которые учат. Они отдают свой опыт, свои мысли и жизненные принципы своим ученикам. И в конце они уже − ничто: они всё отдали, чтобы следующее поколение сделало шаг дальше. Шаг вперёд. Но вот, что я скажу вам, если бы мир просто поедал себя сам, он выродился бы, умер, исчез. Но он растёт. Месяц за месяцем мы делаем шаг в Хаос. Значит должно быть что-то ещё. Что-то неуловимое, что-то великое. То, что примешивается каждый раз, к каждой жертве, благословляя её на жизнь. И это, не душа − пожраны ваши души. Это что-то более глубокое и древнее. Как вы себе объясняете это?

− Я не думал об этом.

− Вы не находите момент своего падения прекрасным? − притворно удивился демон, отвлекшись от вида, который созерцал.

− Нет, − ответ хрипло мастер Райяк, претерпевая боль от крупных солёных капель, обжигавших ему лицо. Он чувствовал плод внутри себя так остро, так глубоко проникался абсолютным доверием нескольких клеточек, ещё не сформировавших из себя быстро бьющееся сердечко.

− Хорошо, − похвалила его тень у окна, − когда я забираю души, мастер Райяк, я вижу, как все их убеждения, страхи, и мечты, и иллюзии − всё, что они создали и имеют, за что держались всю жизнь, всё это опадает, как шелуха с семян. Остаётся только ядро, сама суть, сам эйдос. Нечто, что со временем даст мне больше, чем имеетсамо. Мир становится больше. И чем больше он становится, тем яснее осознаёт свою трагедию. Как вы полагаете, что станет с ним, когда он в полной мере поймёт − что он такое и из чего он вырос?