Брайан Олдисс: Весна Гелликонии

Мой друг-издатель пытался уговорить меня написать книгу, которую я писать совсем не хотел. Пытаясь избавиться от навязчивых уговоров, я ответил ему письмом, предлагая написать для него нечто другое. То, что зрело у меня в голове, представляло собой планету, очень похожую на Землю, но с гораздо большей протяженностью года. Мне надоели наши быстротечные 365 дней.

«Назовем эту планету, допустим, Гелликония», — написал я под влиянием секундного порыва.

Так родилось имя. Гелликония! Из названия выросла книга.

За прошедшие годы наука породила множество удивительных концепций. Но еще богаче разнообразием Научная Фантастика. В ней мы становимся свидетелями бурных процессов, чрезвычайно отдаленных от нашей солнечной системы в пространстве и времени. Космологи, когда говорят о каком-то новом понятии или явлении, часто используют выражение: «Звучит как научная фантастика». Совершенно верное замечание, отражающее связь между наукой и литературой.

Эту связь точно определить невозможно, ибо наука неустанно проникает в нашу жизнь, к тому же и ученые, и писатели — люди весьма капризного и переменчивого нрава. Однако несомненно, что научная фантастика играет важную предсказательную и описательную роль. Она пытается идти впереди науки, стараясь предвидеть будущее развитие или отклонение, изменение курса; с другой стороны, научная фантастика литературно драматизирует новые достижения науки, придавая голым (и зачастую сухим) фактам вид, более привлекательный для широких читательских масс.

Пример первого метода (под названием «Поживем-увидим») — роман Грегори Бенфорда «Ландшафт времени», в котором автор оперирует сложными понятиями теории времени, лишь совсем недавно ставшими предметом дискуссий научного сообщества.

Пример второго метода («Пищеварительного тракта») — роман Герберта Уэллса «Машина времени», в котором Уэллс показывает нам, помимо всего прочего, возможность гибели солнечной системы — что было в момент написания романа Уэллсом довольно свежей идеей.

В «Гелликонии» применен именно метод «Пищеварительного тракта». В 1970 году, в пору, когда эта книга еще представляла собой строительную площадку, фундамент, открытый враждебным небесам, Джеймс Лавлок написал и опубликовал небольшую книгу под названием «Гайя: Новый взгляд на жизнь на Земле». Название Гайя было предложено одним из друзей Лавлока (которого я тоже имею честь именовать своим другом), писателем Уильямом Голдингом. Гайя — богиня Земли в древнегреческой мифологии; Лавлок измыслил и изложил более современную версию сего могущественного персонажа. Лавлок отметил, что продолжающаяся жизнь на Земле уже сама по себе — чудо. Жизнь продолжает существовать, несмотря на поразительно узкий диапазон приемлемых для нее химических и физических параметров — причем эти параметры подвержены отклонениям.

Как же случилось, что температура атмосферы нашей Земли не поднялась в далекие времена до недопустимо высокого уровня, как случилось на «сестре» Венере; как же вышло, что соленость океанов не поднялась до уровня чистого яда, как в Мертвом Море; почему атмосферный кислород не весь оказался связанным в форме оксидов, а водород не улетучился из верхних слоев атмосферы? Ответ Лавлока, известный как «гипотеза Гайя», сводится к тому, что все на Земле — это биомасса, представляющая собой саморегулирующееся единство, живое, но, понятно, лишенное сознания. Гайя — это не какой-то конкретный центр, не премьер-министр или парламент, не Отец, и даже не греческая Богиня; деятельность ее осуществляется в виде никем не регулируемой совокупности процессов, сформировавшейся за миллионы лет. Скрытый смысл сводится к тому, что совместными усилиями бактерии и иные силы построили и укрепили живой мир, который мы видим вокруг нас и который наилучшим образом соответствует существованию самих этих мельчайших сил, причем в процессе жизнедеятельности этого мира человечество играет лишь незначительную роль.

Я проникся доводами Лавлока, предложенными им в этой его первой книге, точно так же, как когда-то раньше был пленен романом Томаса Харди.

Характерно, что Лавлок является независимым биологом довольно старомодного типа, не прибегающим к поддержке какого-либо университета или института. Гипотеза Лавлока основана на собственной методике наблюдений и исследований, что было фирменным знаком работ Чарльза Дарвина. Дарвин видел суть там, где наш взгляд лишь скользил по поверхности. Лавлок особо отметил, что то, что он называет «мудростью города», фактически есть центр проблем человеческих взаимоотношений, аналогично тому, как в обыденных людских делах мудрость означает способность воздавать должное грузу взаимоотношений с окружающим живым и неподвижным миром.