Дональд Уэстлейк - Белая ворона

Хуже всего было то, что он не потерял сознания. Он просто лишился сил и не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Глаза его сами собой закрылись при падении и по - прежнему оставались закрытыми, но Гроуфилд слышал гомон вокруг и чувствовал, как саднят колени и левое плечо. Потом заболел нос, который он расквасил о бетон.

Голоса вокруг звучали сперва испуганно, потом зазвучали участливо. К Гроуфилду прикасались чьи - то руки, люди задавали ему глупые вопросы типа "С вами все в порядке?", а он мысленно отвечал: "Будь все в порядке, лежал бы я тут, посреди дороги?" Но произнести это вслух не было никакой возможности. Он не мог ничего сказать, а уж сделать - тем паче.

"Я врач", - послышался новый голос с французским, а точнее, франко - канадским, акцентом. Сильные, но нежные руки перевернули Гроуфилда на спину. Большой палец коснулся века, приподнял его, и Гроуфилд увидел размытые контуры человеческих фигур, которые никак не желали обретать четкость очертаний.

Доктор ощупывал Гроуфилда, считал его пульс, постукивал по груди, трогал лоб. Наконец он сказал:

- У этого человека приступ падучей.

Гроуфилду очень хотелось нахмуриться. Приступ падучей? Что за болван этот врач? Он сроду не страдал падучей. Но сообщить эту весть коновалу Гроуфилд не мог.

- Надо немедленно доставить его в больницу, - произнес врач. - У кого - нибудь есть машина?

- У меня, доктор, она здесь рядом.

- Хорошо. Если кто - то из вас поможет мне поднять его... Гроуфилда подняли и понесли. Мозг его лихорадочно работал, пытаясь сообразить, что случилось. Приступа падучей не было. Доктор поставил ему явно неправильный диагноз, хотя его вполне можно понять. Неужели на него так страшно подействовал этот чертов завтрак? Быть того не может! Столкновение в дверях. Боль в руке. Его отравили! Боже милостивый! Сколько же времени у него в запасе? Кто - то должен быстро поставить верный диагноз и вовремя ввести противоядие. Если оно существует.

В машину Гроуфилда запихивали с великим трудом. Его то и дело били разными частями тела о металл; доброхоты вопили, подавая друг - другу советы; потом Гроуфилда вытаскивали обратно, и все начиналось сызнова. Кто - то даже спросил:

- Может, дождаться "скорой"?

"Нет, нет" - подумал Гроуфилд, и врач эхом откликнулся на его помыслы, сказав:

- Нет, нет. Промедление в таких случаях порой недопустимо.

"Уж это точно", - подумал Гроуфилд. Доброхоты поднатужились еще раз и, наконец, с грехом пополам запихнули его в машину. Он растянулся на заднем сиденье. Ноги Гроуфилда согнули и засунули в салон в скрюченном положении вслед за туловищем, будто две скатки простыней. Дверца захлопнулась.

После этого события развивались очень быстро. Открылись передние дверцы машины, и Гроуфилд услышал, как врач говорит зевакам:

- Я отвезу его в больницу.

Донесся одобрительный шепоток, машина качнулась - это врач и водитель забрались внутрь, дверцы захлопнулись. Гроуфилд услышал звук запускаемого мотора, почувствовал, как машина дернулась назад, вперед, потом опять назад и, наконец, поехала.

Благодаря открытому глазу Гроуфилд видел два размытых шара - головы врача и водителя. Добрые самаритяне. Кто знает, может, канадцы человечнее своих южных соседей из Штатов.

- Как он? - спросил водитель.

- В порядке, - ответил врач. - Пальто не создало вам неудобств?

- Ни малейших. Я проткнул рукав, как вы и советовали.

- Вот видите? Порой и я дело говорю.

Открытый глаз Гроуфилда пересох, и его жгло, он начинал болеть, потому что Гроуфилд не моргал и, очевидно, не мог моргать. Боль мешала ему сосредоточиться на том, что говорили эти двое на переднем сиденье. А что будет, если его глаз совсем высохнет?

"Проткнуть рукав"? Значит, его отравил водитель!

Доктор повернул голову, хмыкнул и сказал:

- Нет, так не годится.

На лицо Гроуфилда упала тень, большой палец коснулся его века, прикрыл глаз. Потом Гроуфилда опять оставили наедине с его мыслями.

Мысли были невеселые. Он досадовал на себя за то, что променял срок в тюрьме, где мог бы долго жить в довольстве и сытости, на все эти тяготы и лишения. Он мог бы сейчас сидеть в камере, попыхивая сигареткой, почитывая журнальчик, гадать, какое кино будут крутить вечером. А вместо этого лежит, отравленный, на заднем сиденье чьей - то машины и, вполне возможно, приближается к своей могиле, наспех вырытой где - то.

Как он ни тужился, шевельнуться не удавалось. Не получалось даже напрячь мысли. Машина ехала по тряской дороге, и Гроуфилд подскакивал на сиденье, точно кукла в балагане. А поскольку он не знал, что ему сейчас больше по нраву - страх или ярость, то пребывал одновременно и в страхе, и в ярости.