Федор Чешко - Тараканьи бега

Он опять выглянул — как раз вовремя, чтоб заметить Хлеболюбку. Та выползла из-под плинтуса, замерла на миг, настороженно озираясь, а потом отправилась к бездвижномy Рысаку.

— Куда?! — рявкнул Ногочет. — Назад, инсектицид тебя побери! Уползать надо! И поскорее!

Хлеболюбка растерянно прижалась к полу:

— Как уходить? А он? Нельзя же его вот так бросить!

— Можно! — Ногочет выскочил из-под своего укрытия и побежал к ней. — Конечно, Рысака жаль, но себя еще жальче. Поняла?

Хлеболюбка всхлипнула, безотрывно глядя на мертвого:

— Сколько добра пропадает!

— Лучше жить голодными, чем сытыми сдохнуть! — дернул ее за левую заднюю Ногочет. — Бежим, покуда не поздно! Во, слышишь?!

Откуда-то из-за коридорного поворота катилось громыхающими басами тягучее эхо:

— …немедленную санобработку, а то скоро по ногам шнырять станут! И уборщиков всех перепрограммировать или вообще новых купить. Грязь развели… Фантики, объедки, плевки на полу… М-м-мер-р-рзос-с-сть!!!

— Да что вы, господин директор, стоит ли так волноваться? Из-за какого-то одного…

— Одного? Знаете, как говорят: видишь одного, значит, их сотня…

…Чин-чин громко, с прискуливаньем, зевнул.

Хваленый программ-пакет с претенциозным названием «Достоевский» оказался таким же барахлом, как и все прежние программы-литераторы, сколько их ни рождалось на свет от самого дня сотворения мира всеблагим господом Биллом Гейтсом.

Вот уже полчаса Чинарев убивал время, меняя вводные параметры, но стряпня лжеДостоевского от раза к разу делалась только хуже.

Вот уже полтора столетия человечеству обещают, будто компы не сегодня-завтра научатся создавать шедевры искусства по заказу да в считанные секунды, но…

Но.

Все-таки дохлое это дело — поверять гармонию алгеброй. Даже сам Достоевский, и даже владеючи алгоритмированием, ни за что не смог бы состряпать программу, каковая писала бы «точно как он». Потому что даже сам Достоевский наверняка не знал, каким образом ему удается писать «как Достоевский». А господа… э-э-э… (Чин-чин вызвал на экран копирайты пакета) господа Янкель, Дюнкель и Мацюлин К. Дж. почему-то вообразили, что знают. Давленый таракан «как зарубленная топором старушка» — обхохочешься!

Ни одна программа не умнее своего программиста — вот откуда произрастает позорная немочь таких попыток. Наверное, разработчику следующего «Достоевского» нужно родиться одновременно и гениальным литератором, и гениальным искусствоведом, и гениальным программистом, и черт его знает кем еще, но чтобы тоже всенепременнейше гениальным. Вот только — увы! — гениальные программисты встречаются отнюдь не чаще, нежели гениальные литераторы, а о гениальных искусствоведах Чин-чину вообще как-то не приходилось слыхивать…

…Чинарев опять вошел в установки «Достоевского» и начал было менять вводную «таракан Рысак» на «смотритель блокшива Изверов В.Б.», но довести это занятие до конца не успел.

Входной люк распахнулся так резко, будто бы снаружи, из коридора, его пнули ногой. Победоносно размахивая «семечницей», врубку ворвалась Леночка.

С первого взгляда Чин-чин, конечно, не сумел распознать, изменилось ли состояние злополучного эллипсет-контейнера. Но вот что сама Халэпа претерпела изрядные внешние изменения — это прямо-таки вонзалось в глаза. Цветастенький платочек с ее головы исчез, и наверченный на упомянутой голове парикмахерский шедевр оказался открытым для всеобщего обозрения (посмотреть очень даже было на что, однако вряд ли хоть какой-раскакой литературный гений смог бы описать увиденное словами). А еще Леночка успела заменить спортивный костюмчик на домашний халат. И вот тут-то, именно с первого же взгляда, Чинарев понял, отчего Изверг считал ТОТ костюм верхом непристойности: он — Изверг — просто еще не видал ЭТОГО халатика.

Вслед за Леной в рубку протиснулся староста Виталий Белоножко. Он именно протиснулся (бочком, очень неловко), хотя люк был распахнут настежь. Положительный человек был до того красен, что испятнавшие его лицо многочисленные оттиски губной помады почти не угадывались на общем фоне. Вероятно, они не угадывались бы совсем, ежели бы Виталий не столь отчаяно пытался вытереть их обоими рукавами.

Поведение старосты неопровержимо свидетельствовало, что Леночка обслюнявила его очень по-подлому: без объявления войны и перед самым входом в рубку — именно чтоб не успел обтереться и выглядел как можно предосудительнее. Юная Халэпа изо всех сил пыталась растолкать дрыхнущую мертвым сном Чин-чинову ревность, но даже всех девичьих силенок на этакое дело оказалось мало. Единственно, к чему объект Лениных ухищрений проявил заметный интерес, так это к состоянию контейнера.