Роберт Хайнлайн: Все вы, зомби

22:17 — Пятая временная зона (ВОСТ.) — 7 ноября 1970 — Нью-Йорк — «У Папаши». Когда я протирал очередную рюмку, вошёл Мать-Одиночка. Я засёк время — 22:17, Пятая временная зона, восточное время, седьмое ноября, тысяча девятьсот семидесятый год. Темпоральные агенты всегда обращают внимание на время и дату — это наша обязанность.

Мать-Одиночка был двадцатипятилетним парнем ростом не выше меня, обладал не слишком мужественными чертами лица и взрывоопасным характером. Внешность его мне никогда не нравилась, но именно его мне предстояло завербовать. Это был мой парнишка. Я подарил ему лучшую барменскую улыбку.

Может быть, я излишне пристрастен? Не знаю. Но прозвище относилось не ко внешности — просто всякий раз, когда какой-нибудь излишне любопытный тип спрашивал о роде его занятий, он получал ответ: «Я — мать-одиночка». Если Мать-Одиночка был настроен не очень кровожадно, то добавлял: «…четыре цента за слово. Я пишу душещипательные признания читательниц».

Если же Мать-Одиночка пребывал в скверном расположении духа, он ждал, чтобы собеседник позволил себе какую-нибудь шутку на этот счёт. Дрался он страшно — так дерутся разве только женщины-полицейские, был мастером ближнего бокса. Это, между прочим, одна из многих причин, по которым он и требовался мне.

Он был под мухой, и выражение его лица говорило, что Мать-Одиночка сейчас презирает людей больше обычного. Я молча налил ему двойную порцию «Старого белья» и поставил рядом бутылку. Он выпил и налил по новой.

Я протёр стойку.

— Ну как, по-прежнему выгодно быть матерью-одиночкой?

Пальцы Матери-Одиночки стиснули стакан — казалось, он сейчас бросит им в меня. Я опустил руку под стойку, нащупывая дубинку. При темпоральной манипуляции стараешься учесть всё, но при таком количестве факторов зря рисковать не стоит.

Он едва заметно расслабился, точнее, едва заметно — для не прошедших спецподготовку на курсах Темпорального Бюро.

— Не злись. Я всего лишь спросил, как бизнес. Если не нравится, считай, что я спросил о погоде.

Он кисло посмотрел на меня.

— Бизнес в порядке. Я строчу, они публикуют, я ем.

Я налил и себе, наклонился к нему через стойку.

— Между нами говоря, ты неплохо сочиняешь — я читал эти «признания». Тебе просто здорово удаётся понять женскую точку зрения.

Это был риск — он никогда не называл своих псевдонимов. Но он достаточно завёлся, чтобы услышать только конец фразы.

— «Женская точка зрения!» — фыркнул он. — Да, кто-кто, а уж я её знаю! Кому как не мне знать…

— Да?.. — с некоторым сомнением спросил я. — Сёстры?..

— Нет. И если я расскажу, ты не поверишь.

— Ну-ну, — кротко сказал я, — бармены и психиатры знают, что нет ничего более диковинного, чем правда. Если б ты, сынок, слышал истории, какие довелось выслушать здесь мне, — ты бы разбогател. Невероятные дела случаются, знаешь…

— Ты даже представить себе не можешь, что такое «невероятно».

— Да ну? Нет, сынок. Меня ничем не удивишь — что бы ты ни рассказал, я скажу, что слыхал истории и почище.

Он опять фыркнул.

— Хочешь поспорить на всё, что осталось в бутылке?

— На целую. — Я поставил на стойку полную бутылку.

— Ну…

Я махнул своему помощнику — мол, поработай за двоих. Мы были на самом конце стойки; тут у меня уединённый уголок с одним только табуретом, а чтобы никто не мешал, я заставляю стойку возле этого места банками пикулей и прочим. Несколько клиентов у другого конца стойки смотрели бокс по телевизору, один выбирал пластинку в музыкальном автомате. Нам никто не мешал — полный интим, как в постели.

— Ладно, — начал он. — Начать с того, что я ублюдок. Выражаясь культурно (он что, ожидал, что я усмехнусь?) — внебрачный ребёнок. Мои родители не были женаты.

— Ну и что? — пожал я плечами. — Мои тоже.

— Когда… — он замолк и впервые посмотрел на меня по-человечески. — Правда?

— Правда. На все сто процентов. И кстати, — добавил я, — в моей семье никто никогда не женился. И все поголовно — внебрачные дети, ублюдки, если угодно.

— Не пытайся меня переиграть. Ты-то сам женат! — Он показал на моё кольцо.

— А, это… — Я показал кольцо поближе. — Оно только похоже на обручальное; я ношу его, чтобы отваживать бабцов. (Колечко это я купил по случаю у коллеги-оперативника. Антикварная вещь: он привёз её из дохристианского Крита.) Видишь — это Уроборос… Мировой Змей, пожирающий свой хвост вечно и без конца. Символ Великого Парадокса.