Дмитрий Шатилов - Нф-100 - Изобретатель смысла

Но и такую землю сумеет полюбить человек. Ханаанцы трудились упорно, самозабвенно, не обращая внимания ни на пылевые бури, ни на град, ни на засуху, лелея землю, как родную дочь. Первый урожай был хилый, и фермеры, скрепя сердце, отдали его на корм скотине. Второй и третий вышли не лучше. Четвёртый позволил продержаться зиму, однако к весне запасы вновь были на исходе - свою долю из запасов ковчега ханаанцы уже съели, а от нового урожая трудно было ждать чего- то хорошего.

В Ханаане начался голод. Люди стремительно слабели: вышедшие в поле часто не возвращались обратно, на улицах тут и там лежали распухшие тела. Из ста двадцати тысяч человек выжило едва ли тридцать тысяч, и на этих людей было страшно смотреть. Истощённые, с выпавшими зубами, они проклинали свою судьбу и Барсума, соблазнившего их. Барсум же всё это время оставался с ними рядом, голодал, работал в поле, если был в сила, и призывал своих отважных пионеров не сдаваться. "Земля родит, она не может не родить!", - говорил он. - "Надо просто работать дальше!". И он трудился, и трудились те, кто нашёл в себе силы прислушаться к нему.

И его правда возобладала. Земля родила - то был первый год, когда в Ханаане было достаточно еды, чтобы накормить всех - и самих ханаанцев, и прочих пассажиров "Бочки", которые были приглашены на Великое Празднество. Столы ломились от овощей и фруктов, гигантские подносы полностью скрывались под жареной рыбой, в кружках не иссякало светлое пшеничное пиво, и казалось, будто трудные дни остались позади - во всяком случае, Барсум в это верил.

Но вышло не так. В самый разгар пира один из приглашённых, захмелев, бросил в своего соседа баклажан, запечённый в соевом соусе. Казалось бы, что здесь такого, но все ханаанцы, присутствовавшие на празднике, смолкли как один. За ними стихли и гости - тишина повисла над столом.

- Тебе не по вкусу дары Природы? - вперил в провинившегося гостя взгляд предводитель ханаанцев, могучий старец Коттон Вудроу. На Земле он был экологическим террористом - взрывал автомобильные заводы и теплоэлектростанции. Двадцать девять лет жизни из своих шестидесяти восьми он провёл в различных тюрьмах; пятнадцать лет ему присудили за подрыв Дамбы Гувера. Кажется, он сделал это на спор, когда подружка сказала, что у него кишка тонка.

- Что- то я не слышу твоего ответа, - сказал Вудроу. - Или ты думаешь, что можно испортить прекрасный, великолепный, потрясающий баклажан и не понести никакого наказания? Как бы не так! Да знаешь ли ты, сколько труда нужно, чтобы его вырастить? Сколько пота нужно пролить, защищая его от палящего солнца? Воистину, каждый овощ на этом столе оплачен кровью наших братьев, их тяжким исполинским трудом! Неужели же мы позволим, чтобы пришелец, чужак глумился над жизнями достойных людей, отдавших жизнь за урожай? А, ханаанцы? Ну же, ну же - где ваша гордость?

Так он раззадоривал соплеменников, пока те не загорелись праведным гневом. Один вспомнил отца, умершего от голода, другой - сестру, которая от тяжёлого труда состарилась раньше времени, третий - сына, которого пришлось оставить в поле; сил не было хоронить - и вот на чужака, осмелившегося бросить баклажан, смотрели пять сотен пар горящих глаз. Ненависть читалась в них, и презрение к кощунству.

- Смерть! - провозгласил Вудроу. - Смерть ему!

- Смерть! - подхватили пятьсот глоток, а чужак побледнел, как мел.

От немедленной смерти его спасло только вмешательство Барсума, чей авторитет был очень велик. Однако происшествие не обошлось нарушителю даром; до конца жизни к овощам он испытывал чувство, граничащее с ужасом; не мог притронуться ни к аппетитному рагу, ни к свежей брокколи, ни даже к безобидной морковке, порезанной меленько- меленько; сразу подступала к горлу тошнота, и голова кружилась, словно от нехватки воздуха.

А Барсум - Барсум чувствовал неприятное удивление. Куда девались прежние ханаанцы: весёлые, свободные люди, готовые бороться со степью и расширять границы цивилизации? На смену им пришли какие- то фанатики, для которых овощи значили больше, чем люди, а хороший урожай стал самоцелью. В Природе видели они отныне не партнёра, а сурового хозяина, которого нужно задабривать и ублажать. Куда девались радость и счастье труда? Неужто не выдержали столкновения с реальной жизнью?

Странная вещь: отныне в Ханаане Барсум ощущал себя чужим. Он, конечно, по- прежнему любил Природу и считал мудрым существовать с ней в гармонии, однако без всякого фанатизма, а это в Ханаане не приветствовалось. Обычаи этого кантона, недавно разумные, претерпели серьёзные изменения - так человек, перенёсший тяжёлую болезнь, ведёт себя по- иному, не так, как раньше.