Дмитрий Шатилов - Нф-100 - Изобретатель смысла

- Молодец, - похвалил его вождь. - Справился. Не думай, однако, что мы тебя простили. Пусть ты и невиновен непосредственно перед нами, вина твоя перед народом Кон велика. Сердце моё обливается кровью при мысли о том, сколько наших братьев приняло муки по твоей злобе и жестокости, и пусть говоришь ты, что изменился, нравственный закон велит презирать тебя, и гнать, как бешеную собаку.

- Будь по- твоему, - сказал Дункас Непомнящий. - Днём можешь презирать меня и гнать, а ночью, когда меня никто не увидит, позволь мне помогать вам по- всякому - чинить одежду, таскать тяжести, точить оружие, нянчить детей, мучимых ночными кошмарами. Не лишай меня этой возможности, ибо в ней одной я вижу для себя надежду искупить прошлые прегрешения.

- Хорошо, - ответил вождь, - Но знай: если ночью ты будешь недостаточно осторожен и разбудишь кого- либо из моих людей, он имеет право казнить тебя самой страшной смертью, какую сможет придумать. Согласен ли ты на это?

- Почту за честь, - ответил Дункас, поднялся и побежал прочь, за пределы деревни, сопровождаемый криками и улюлюканьем.

Так и повелось с тех пор: всеми гонимый и презираемый, днём Дункас прятался в мусорных ямах и питался объедками, ночью же - трудился на благо деревни, не жалея времени и сил. Однажды вышло так, что, входя в чужую юрту, Дункас споткнулся о хозяина и разбудил его. Тот как вскочит, как заорёт, полдеревни сбежалось, и задали Дункасу такую взбучку, что он долго ходил скособоченный и за бока отбитые держался. Не убили, говорил он, и на том спасибо. Надо быть терпимым к людям, всё- таки он - чудовище и за свои злодеяния заслуживает куда худшей доли. На мгновение, правда, подумалось ему о том, что прежний Дункас, Неправедный, не допустил бы такого к себе отношения, уж на что был мерзавец, а не позволил бы шелупони всем скопом клевать сильного человека. Однако эту мысль Дункас сразу отбросил, как недостойную - не для того ему характер исправили добрые люди, чтобы он о мести думал; напротив, из теперешних страданий должен он черпать силу, и воистину: чем ниже падёт, тем больше утвердится в сознании добра и истины. Порешил на этом Дункас и нарёк себя по- новому - Страдальцем.

Жить ему, впрочем, стало тяжелее. Уже и дети, что раньше боялись его за рост и свирепый вид, стали кидать в него камни и придумывать обидные прозвища. Ночью же нередко встречал он в юртах оставленные для него гадости: то рассыплет кто- нибудь по полу колючки, то поставит хитрый силок, а то и вымажет порог дерьмом - на, мол, Дункас, понюхай, чем грехи твои пахнут.

Если бы кто из коннераев увидел в те дни Дункаса - не узнал бы, так он зарос и исхудал. Не конгар - один огромный костяк, не поймёшь, что его в движение приводит. Бывало, тащится он ночью по деревне, вздыхает тяжело, и какая- нибудь сердобольная баба скажет тихонько:

- Да как же он ноги- то волочит, бедолага... - и вынесет потихоньку кусок маракчи или зычницу, какая похуже. Тем Дункас и жил, и прожил бы, наверное, ещё долго, не случись беды.

Как- то ночью зашивал он юрту некоему Ромсену - мужику сварливому и на язык острому. Шил себе, шил, да в темноте уколол палец иглой, а на игле ярь- медянка была: раз - и готово заражение крови. День прошёл, другой - распухла у Дункаса рука, болит невыносимо. Решился он при свете солнца пойти в деревню за помощью, но сторожа, его завидев, велели убираться прочь. Побрёл Дункас обратно в степь, и пекло его там солнце, и хлестал немилосердно дождь, и ветер его сушил, и боль терзала всё сильнее. Стал он впадать в забытье: чудилось ему, будто он прежний Дункас, пусть Неправедный, зато способный за себя постоять, если что. В самом деле, шептал он в бреду, разве не искупил он тяжким трудом и унижениями все свои преступления и беспутства? Отчего же не хотят принять его, почему нет ему прощения? Неужели однажды злодей - злодей навсегда? Для чего тогда лечили его? Для чего всеми правдами и неправдами склоняли к добру? Тот Дункас, старый, хотя бы счастлив был, а новый, улучшенный, ничего, кроме попрёков и оскорблений, не видел, даром, что всем сердцем стремился к жизни нравственной и духовной. Да и разве был тот Дункас так уж плох? Совершил он, верно, много дурного, но и хорошее было, потому что как же хорошему не быть? Бормотал он так, валяясь в канаве, пока не нашли его деревенские мальчишки, и давай колоть, шпынять, да как заденут больную руку! Взревел Дункас, мальчишки - врассыпную, визжат, кривляются, старших зовут.