Андрей Нимченко - Нф-100 - Псы кармы, блюстители кармы. Весь роман целиком

Тачка нашей жертвы стояла на улице - нам это было на руку. Боб и Сван натянули на лица чулки, надели капюшоны - их черты полностью стерлись в темных недрах утепленных китайских пуховиков, и стали приближаться ко мне, стоящему у машины. Они должны были казаться случайными прохожими, чтобы хозяин машины сразу не заподозрил подвоха.

- Да я на чуть-чуть сваливаю! Вернусь счас - канчай кипиш паднимать! - проорал в дверь Ашотик и резво сбежал с порога - я слышал, как процокали о керамическую плитку подкованные железом каблуки. В ответ из дома донеслась тирада, разобрать смысл которой не представлялось возможным.

- А-а, чтоб вас... Дастали-и.

Ашотик распахнул калитку и я поспешно повернулся к нему спиной, лицом к его красивой - обзавидоваться - тачке. Бочок у нее был соблазнительный - темносиний, мягко отражавший свет уличных фонарей. Какая-то садистская часть меня, эдакий Мей-разрушитель, страсть как хотела провести по этому боку обломком железной трубы, которую я держал в руке. Но я только прикидывался, что собираюсь это сделать - машину мне было жалко.

- Эй, придурак! Че там копошишься!? Праблем хочешь, да?

Ашотик захлопнул глухую калитку - маленький лаз в высоченной стене кирпичного забора - и на всех парах двинул ко мне. В расстегнутой на внушительном животе куртке с толстой подкладкой, в мешковатых джинсах "на вырост" и со щеками, похожими на две свеклы, он смахивал на средних размеров паровоз. Нас разделяло три метра и пара секунд.

Я подождал, пока его рука не вытянется вперед - чтобы оттащить меня от машины, плавно развернулся к своей жертве, придавая дубинке достаточное ускорение, и выбил воздух из живота Ашотика. Он хрюкнул, выпучил глаза и тихо опустился на четвереньки. Сван был уже рядом. Прежде чем Ашот успел перевести дух, и позвать на помощь, он ткнул ему ствол в затылок и просипел:

- Тихо... Кошель давай...

- С-суки... Ничего вы...

Это было ошибкой. Боб подскочил следом и залепил такого пендаля Ашоту по заднице, что тот тут же растянулся на земле. Мне стало его жалко - вообще-то нападать вот так, трое на одного, это подло. Впрочем, не мне открывать рот по этому поводу. Нашелся тоже чистоплюй - кто, как не ты, втравил в дело всю компанию?

Боб запрыгал на одной ноге, баюкая другую - отбил ее все-таки, мститель... Ашотик возился по земле, не издавая ни звука - что ни говори, а ствол дисциплинирует. Иван живо обшарил его карманы. На свет появились мобила, склеившийся носовой платок (какая мерзость), презерватив и брелок сигнализации с прицепленными к нему ключами от машины.

- Ничего, - выдохнул Сван.

- Может, в тачке, - я, как и он, говорил шепотом, - чтобы жертва не опознала голоса.

Сван отключил сигнализацию, открыл дверь и нырнул внутрь.

- Есть, кажется...

Он извлек на свет толстенькую барсетку. Я подумал, что идея не очень - Ашотик был бы последним дураком, если бы оставлял барсетку с деньгами в машине.

- Снимай куртку, - приказал я жертве, пока Сван исследовал содержимое сумки.

Ашот сел, продолжая корчиться от боли, и стянул свою амуницию.

- Вам от мениа не спрятаться... - пробормотал он, впрочем, не очень воинственно.

Я вырвал у него из рук кожанку с теплой подстежкой и прощупал ее. Так и есть, к подкладке изнутри пришит карман. Я расстегнул спрятанную в мехе потайную молнию и достал бумажник.

- Ерунда какая-то, - пробормотал Сван. - Он в барсетке диски таскает. Порнуха, наверное.

Я взвесил свою добычу, кошелек у Ашота был под стать ему - пузатый и тяжелый. Но похвастаться своими заслугами не успел. С конца квартала, где стоял Бац, донеслись какие-то подозрительные звуки. Вообще-то мы договаривались, что наш "стремной" станет насвистывать что-нибудь легкое, если к нам будут приближаться люди. Но, кажется, этот свистун выводил "Muter" "Рамштайна".

- У меня есть, уходим, - я показал Свану бумажник, сунул его в карман и повернулся к темной подворотне, рассекавшей надвое квартал прямо напротив дома Ашотика.

И тут калитка распахнулась и на "сцену", где разыгрывалась маленькая трагедия, явилась низенькая полная женщина в болоньевой куртке поверх черного платья. На лице у матери Ашота недоумение молниеносно сменилось решительностью. Она потянулась куда-то вбок и извлекла из-за кирпичной кладки забора садовую метлу. Вам случалось биться с разъяренной матерью? Более позорного дела для благородного рыцаря и не представишь. Как сладить с ополоумевшей бабой, охаживающей вас пыльными прутьями по спине, плечам и мордасам? Не бить же ее, не наставлять в лицо ствол - мы ведь благородные разбойники и хотели только вернуть должок. А сражения с женщинами и детьми не по нашей части, уж лучше орда голодных драконов. К тому же, на подмогу армянской воительнице, поливавшей нас отборным русским матом, уже спешила ее родня.