Евгений Лукин - Сокрушитель

— Интересно, — сказал Лева, прихлебывая кокосовое молоко из консервной банки, — далеко мы от острова Пасхи?

Все повернулись к нему.

— А к чему это ты? — спросил Толик.

— По Хейердалу, — глубокомысленно изрек Лева, — на Пасхе обитали какие-то ненормальные туземцы. Рыжие и голубоглазые.

И, поглядев в голубенькие глаза Федора Сидорова, Лева задумчиво поскреб свою рыжую клочковатую бороду.

Наталья, вся задрожав, уронила вилку.

— Валентин! — каким-то вибрирующим голосом начала она. — Я желаю знать, до каких пор я буду находиться в этой дикости!

Не ожидавший нападения Валентин залепетал что-то насчет минуса в подкоренном выражении и об открывшихся слабых местах теории относительности.

— Меня не интересуют твои минусы! Меня интересует, до каких пор…

— У, Тупапау!.. — с ненавистью пробормотала Галка.

— Ита маитаи вахина! [6] Скверная женщина! (искаж. полинезийск.). — в сердцах сказал Толик Федору.

— Ита маитаи нуи нуи! [7] Хуже не бывает! (искаж. полинезийск.). — с чувством подтвердил тот. — Кошмар какой-то!

— Между прочим, — хрустальным голоском заметила Наталья, — разговаривать в присутствии дам на иностранных языках — неприлично.

Толик искоса глянул на нее, и ему вдруг пришло в голову, что заговори какая-нибудь туземка в подобном тоне с Таароа, старый вождь немедленно приказал бы бросить ее акулам.

После обеда двинулись всей компанией в пальмовую рощу — смотреть портрет.

Федор вынес мольберт из-под обширного, как парашют, зонтика и снял циновку. Медленно скатывая ее в трубочку, отступил шага на четыре и зорко прищурился. Потом вдруг встревоженно подался вперед. Посмотрел под одним углом, под другим. Успокоился. Удовлетворенно покивал. И наконец заинтересовался: а что это все молчат?

— Ну и что теперь с нами будет? — раздался звонкий и злой голос Галки.

Федор немедленно задрал бороденку и повернулся к родственнице.

— В каком смысле?

— В гастрономическом, — зловеще пояснил Лева.

Федор, мигая, оглядел присутствующих.

— Мужики, — удивленно сказал он, — вам не нравится портрет?

— Мне не нравится его пузо, — честно ответила Галка.

— Выразительное пузо, — спокойно сказал Федор. — Не понимаю, что тебя смущает.

— Пузо и смущает! И то, что ты ему нос изуродовал.

— Мужики, какого рожна? — с достоинством возразил Федор. — Нос ему проломили в позапрошлой войне заговоренной дубиной «Рапапарапа те уира». [8] «Блеск молнии» (полинезийск.). Об этом даже песня сложена.

— Ну я не знаю, какая там «Рапара… папа», — раздраженно сказала Галка, — но неужели нельзя было его… облагородить, что ли?..

— Не стоит эпатировать аборигенов, — негромко изронила Наталья. Велик был соблазн встать на сторону Федора, но авангардист в самом деле играл с огнем.

Федор посмотрел на сияющий яркими красками холст.

— Мужики, это хороший портрет, — сообщил он. — Это сильный портрет.

— Модернизм, — сказал Лева, как клеймо поставил.

Федор призадумался.

— Полагаешь, Таароа не воспримет?

— Еще как воспримет! — обнадежил его Лева. — Сначала он тебя выпотрошит…

— Нет, — перебила Галка. — Сначала он его кокнет этой… «Папарапой»!

— Необязательно. Выпотрошит и испечет в углях.

— Почему? — в искреннем недоумении спросил Федор.

— Да потому что кастрюль здесь еще не изобрели! — заорал выведенный из терпения Лева. — Ну нельзя же быть таким тупым! Никакого инстинкта самосохранения! Ты бы хоть о нас подумал!

— Мужики, — с жалостью глядя на них, сказал Федор, — а вы, оказывается, ни черта не понимаете в искусстве.

— Это не страшно, — желчно отвечал ему Лева. — Страшно будет, если Таароа тоже ни черта в нем не понимает.

Толик и Валентин не в пример прочей публике вели себя вполне благопристойно и тихо. Оба выглядели скорее обескураженными, чем возмущенными.

Пузо и впрямь было выразительное. Выписанное с большим искусством и тщанием, оно, видимо, несло какую-то глубокую смысловую нагрузку, а может быть, даже что-то символизировало. Сложнейшая татуировка на нем поражала картографической точностью, в то время как на других частях могучей фигуры Таароа она была передана нарочито условно.

Федору наконец-то удалось сломать плоскость и добиться ощущения объема: пузо как бы вздувалось с холста, в нем мерещилось нечто глобальное.

Композиционным центром картины был, естественно, пуп. На него-то и глядели Толик с Валентином. Дело в том, что справа от пупа Таароа бесстыдно красовалась та самая формула, которую сегодня утром Валентин в присутствии Толика перечеркнул тростинкой на Сыром пляже. К формуле был пририсован также какой-то крючок наподобие клювика. Видимо, для красоты.