Владимир Савченко - Избранные произведения. Том 1. Должность во вселенной. Пятое измерение. Час таланта

Можно активно использовать неточность равенства тяготения и инерции (из-за чего и возможны все движения) — и быть силой, несущей себя.

Вот на какие высоты бытия забрасывают нас иногда сны нашего детства.

Мы заворачиваем на запад, в сторону солнца. Слева и позади остается широкая река с островами, выгнувшаяся здесь излучиной, — только нет через нее мостов; удаляется низменный левый берег в лугах и старицах — только нет там жилых многоэтажек, коттеджей, заводских корпусов; правый берег высок и неровен — но нету и здесь зданий, улиц, площадей, скверов… ничего нет. Исчезли, не нужны стали города. Какие города — мы ведь и сами не люди, трое безымянных, приобщившихся к сути всех процессов в материи; а облик прежний сохраняем лишь потому, что это красиво — быть человеком. Это традиция здесь.

Животные — целиком в царстве необходимости. Человек большей частью тоже, но меньшей — разумом-воображением, тягой к новому и созданием его — все-таки проникает в царство свободы; из-за того, что такое состояние — ни здесь, ни там — длится долго, оно ему кажется нормальным. А нормальное — вот оно: полная надвариантная свобода.

Позади остается центральная часть, в коей нет ни кварталов, ни старых храмов. Миновали слева невыразительный холм — без институтского здания глаголем, без улиц с многими названиями. Внизу заполненное тенью ущелье Байкового кладбища — без кладбища; впереди бугор Ширмы — тоже безо всего. Даже без названий.

…Но если сдвинуться немного назад по Пятому, он есть, мой город, во многих видах — от прекрасных до жалких. (И до радиоактивного пепелища тоже.) Он здесь и сейчас, никуда не делся. И живут там Кепкин, Алка Смирнова, мой батя, Ник-Ник, Уралов… даже Сашка и Люся, более свойские, близкие мне. И Тюрин, теоретически проникший дальше всех по Пятому, но на деле не сдвинувшийся с Нуля.

Э, что мне в них! Прощай, место наибольшей повторяемости, тянущее к себе мелкими воспоминаниями. Сейчас пролетим — и привет!

…Как я Кадмича-то вчера шуганул за «сандвичи Тиндаля», за упущенное из рук изобретение! С глаз прогнал. (А когда Уралов на него наседал, навязывал соавторство… А Радий корчился на глазах у всех, не зная, что делать, смотрел на нас — и на меня! — вопросительно и с надеждой, я его поддержал? Вступился? Какое! «Вы за других не думайте, вы за себя думайте». Я и думал «за себя».

Чего же ты хочешь от общества в целом, слагаемое, «единичка»?)

…А Паша-то наш, благородный кшатрий, — надвариантен он все-таки или нет? Ведь совершил волевой переход, приобщился к многомерности мира. Правда, с вероятностью 0,98, прискорбный результат перехода отбил у него охоту интересоваться этим делом. Но — с вероятностью 0,02 — ведь не отбил! И, будучи загнан в угол неудачами и строптивыми подчиненными, вроде А. Е. Самойленко, вспомнит, рискнет проникнуть в заброшенный всеми Нуль-вариант. А затем подомнет Тюрина, усвоит от него необходимый минимум знаний и терминов… и начнет делать пассы:

— А вот наш первый советский эмоциотрон Э-1, созданный на основе этого… персептрон-гомеостата. Может перемещать человека в иные измерения, включая прохождение сквозь стену и обратно, а так же перемены внешности. Алла… э-э… батьковна, займите кресло! (Смирнова усаживается, техник Убыйбатько надвигает электродные тележки.) Радий… э-э… Кадмиевич, настраивайте! (Тюрин орудует за пультом «мигалки». Звучит сигнал приближения ПСВ.) Прошу внимания… (Пассы.) Видите — исчезла! (Пассы.) Видите: появилась с измененной прической и цветом ногтей!

— Где?! Где? — будут волноваться экскурсанты. — A-а… да-а! Тц-тц-тц!

Я так зримо представил эту картину, что даже жарко стало.

И незаметно я отклоняюсь вниз от спутников, вхожу в пике. Весом я тяжел. Оттеснили эти мысли и возбужденные ими чувства понимание первичного, разрушили связь с праматерью-планетой, дарительницей живой силы… мелкое, поверхностное, но ведь свое, черт бы его взял! Я камнем лечу вниз.

Нарастающий — и драматически ниспадающий от высот к нижним регистрам, — перезвон жетонов. Спутники с двух сторон подхватывают меня.

Еще перезвон — глубинный, с контрабасовым пиццикато — и вот мы трое на биокрыльях. А впереди, на бугре Ширмы, возникают — сначала расплывчатые, трепещущие всеми контурами, затем отчетливо — черные коробки многоэтажек на фоне заката. И внизу, по сторонам, всюду — проявляется из небытия мой город.

— Он привязался! — горестно восклицает Люся.

Мы, планируя, опускаемся на опушке рощи на бугре: где-то здесь я вчера утром шагал с Толстобровом по тропинке на работу. Я снимаю биокрылья.