Владимир Васильев - Гостиница

- Извращенка! - прорычал атаман сзади.

- Нет! - повернувшись к нему на табуретке, звонко ответила

Девчонка. - Он не такой, как все, и не заслужил э т о г о... Я не

хочу!..

- Ну, и черт с тобой! - махнул рукой атаман. - Слезай... Только ведь теперь долго подыхать будет... Однако, - задумался он на мгновение, однако, гениальная импровизация, пресвятая!.. Один оргазм с меня, - шлепнул он проходящую мимо Девчонку по голому задику.

Та замахнулась было, но атаман, игриво хихикая, отскочил, и она прошла к своему стулу.

- Да, - подтвердил атаман, - предвижу ниагарские водопады слез

умиления, хотя и было сыграно на грани... А я дурак! Чуть было не испортил образ... Кастрированный Мессия - это неэстетично. Не

приняли бы... Пущай подыхает не спеша...

Мальчик промычал что-то нечленораздельное с хреста.

- Уж не обессудь, Мессия, - вздохнул сочувственно атаман,

такая уж ваша судьба мессийская... Чем дольше будешь подыхать, тем дольше будут помнить и боготворить... Но ты не сумлевайся, - хихикнул он, сегодня же тебя воскрешу. Не буду трое суток гноить, как Бог-отец сыночка своего. Так что мучайся спокойно... А мы пока твоим фантоматом займемся, чтобы со скуки не сдохнуть. Вот только выпьем еще разок с апостолами твоими... Ну-ка, все к столу!

Пацаны с готовностью сбежались к повелителю. Разлили коньяк.

- Предлагаю гуманный тост! - провозгласил атаман. - За быструю

смерть и быстрое воскресение нового Мессии!..

Они дружно сдвинули стопки. Атаман повел своей, приветствуя

Мальчика, и опрокинул содержимое в глотку.

Но Мальчик этого уже не видел - сначала мир заволокло черно-красной мутной пеленой, а потом он и вовсе исчез.

Не видел Мальчик, как его палачи, закусив, подключили к питанию фантомат, напялили на головы фантоматические колпаки и развалились на лежанках, установив по каждому каналу свою фантограмму.

Однако Мальчик пребывал не в полной бессознательности. Ему казалось, что вокруг слышится какое-то шуршание и тяжелый скрежет, словно камни лениво трутся друг о друга. Через некоторое время он ясно ощутил себя растением, побеги которого пытаются пробиться сквозь каменную осыпь. Некоторые побеги зажало, и растение осторожными-осторожными движениями в разных направлениях пыталось их освободить. Оно направило туда другие свои побеги, чтобы они оплели камни и приняли их тяжесть на себя, пока плененные освобождаются...

- Эй ты! Подох, что ли? - услышал он вдруг громоподобный голос и ощутил удар острого камня по корням.

"Нет, - дошло вдруг, - это не камень... Кто-то кулаком ударил в бок."

Мальчик с трудом открыл глаза. Сквозь мутную пелену всплыла

колеблющаяся пьяная рожа атамана.

- Слышь, браток, - услышал он ирреально плывущий и резонирующий голос. - Я должен тебе сказать, пока эти твари кайф ловят, что мы с тобой чужие в этом мире. Мы с тобой тут в командировке... Вот сотворим этим амебам мессию и отвалим обратно... Туда, где нас ждут и любят... Даже больше... Я чувствую, что мы с тобой - это одно и то же, только в разных телах. Умрет твое тело, и ты перейдешь в меня. Умрет мое - я перейду в тебя... Мы здесь в г о с т и н и ц е, как писал Сенека... Тебе больше повезло - пора домой... Хочешь, я кончу тебя поскорей? Чтобы ты не мучался в этом клоповнике... Ты слышишь меня, братик?..

Мальчик сосредоточил на нем расплывающийся взгляд.

- Ты простил меня? - спросил атаман.

- Мне жаль тебя, - ответил вдруг противоестественно ясным голосом Мальчик.

- Тебе меня?! - пораженно вскричал залитый пьяными слезами

палач.

- Мне жаль тебя, Стон Вулкана, - четко произнес Мальчик. - Тебя никто не любит ни там, ни здесь...

Эта фраза отняла последние его силы, и резкая боль от того, что атаман схватил его за бока, оттянув кожу, и потянул к себе, унесла Мальчика обратно в странное беспамятство. Он не слышал, как палач тряс его и требовал:

- Повтори, что ты сказал! Что ты несешь? Какой еще стон

вулкана? Где это там?!.. Отвечай же, дерьмо собачье!.. Вырубился,

тварь!.. Слабак!.. Молокосос!.. Всего-то ничего провисел, а вырубился... Еще и ноги ему не пробивали... Почему это меня никто не любит?! Вот эти все меня любят - я им и отец, и мать, и брат, и друг!.. Впрочем, ты прав... И не нуждаюсь я ни в чьей любви... Ни здесь, ни там... Я свободен!.. И не тебе, не тебе - мне жаль тебя!.. Нет, не жаль мне тебя, - махнул он рукой и соскочил с табуретки. - Слишком большая роскошь жалеть слабаков, которые ни за понюх табаку попадают на распятие... Ну, и подыхай... А я тоже кайф половлю...

Он плеснул себе коньяка в стопку, выпил и, напялив фантоматический копак, завалился на лежанку.