Феликс Крес - Черные мечи

— Я-хаа!

Далеко впереди он увидел движущееся по дороге маленькое облачко пыли. Гольд быстро его догонял. Наконец он отчетливо увидел зад лошади и спину наклонившейся вперед девушки.

— Сука… Сука! — прорычал он.

Лейна была очень плохим всадником. Она обернулась раз, другой и наконец сдалась, остановив коня.

Гольд не остановился. Он отбросил меч, наклонился в седле и сшиб ее с лошади, промчавшись рядом. Ему было все равно, переломает ли он ей ноги или попросту задушит на месте… Он осадил покрытого пеной коня и соскочил на землю.

Дартанка неподвижно лежала поперек дороги.

Внезапно вся его злость куда-то пропала. Он подбежал к ней, присел. Осторожно перевернул бесчувственное тело на спину, приложил ухо к груди. Она была жива. Он лихорадочно растер посиневшие виски, расстегнул куртку. Лицо девушки было покрыто пылью, приставшей к потной коже.

— Лейна… Лейна, пожалуйста…

Она глухо застонала. Внезапно он вспомнил о самом важном, нервно ощупал ее тело. Кости были целы. Он облегченно вздохнул. Подбежав к коню, отцепил от седла бурдюк с водой и вернулся. Слегка обрызгав лицо девушки, он поддержал ее голову и приложил горловину мешка к приоткрытым губам. Она закашлялась, судорожно вздохнула, приоткрыла опушенные длинными ресницами веки, но тут же снова закрыла глаза.

— Слава высшим силам, — прошептал Гольд.

Все еще поддерживая ее голову, он слышал, как выравнивается ее дыхание. Она слегка пошевелилась и застонала.

— Не двигайся, госпожа. Сейчас боль пройдет.

Лейна не ответила. Она поднесла руки к лицу, потом попыталась подняться. Он хотел ей помочь, но она отшатнулась от него с таким неподдельным отвращением, что он оторопел.

Она еле дотащилась до лошади и, усилием воли подавляя стон, не приняв его помощи, взобралась в седло.

Байлей перепрыгнул узкий, убегающий в пропасть ручей и остановился перед низкой дверью покосившейся хижины. Неуверенно оглядевшись по сторонам, он сбросил мешок с плеча, откинул со лба слипшиеся от пота волосы. Он открыл было рот, но тут же снова закрыл, непонятно отчего боясь крикнуть.

Окружающий пейзаж был повсюду одинаково суровым и мрачным. Как и везде в Тяжелых Горах — скалы, скалы, одни только скалы. Домик в этом месте, одиноко стоящий на каменном уступе с незапамятных времен, казался чем-то противоестественным и выглядел таким древним, как и сами Горы, так же недружелюбно, так же уродливо.

Байлей сделал шаг к двери.

— Эй… — тихо позвал он.

Почерневшие от влаги доски зияли кривыми глазницами вырезанных сучьев. Соломенная крыша торчала над прогнившей стрешней, будто лишай на черепе. Чудовищный череп, отвратительный лишай. Байлей ощутил суеверный страх. Откуда взялось дерево для строительства этого дома, если вокруг, насколько хватало взгляда, не росло ни травинки, ни кустика? Судя по тому, что он знал о горах, леса растут значительно ниже.

— Эй? Есть там кто?

Тишина. И неожиданно — омерзительный скрип двери…

На пороге хижины возник седой как лунь старик. Длинная коричневая накидка тихо шелестела на ветру. Поблекшие, но необычайно мудрые глаза внимательно разглядывали путника. Под этим взглядом все страхи как-то сами собой улетучились, как если бы глаза обладали удивительной силой, способной уничтожить любой черный страх. Взамен пришло нечто иное. Неуверенность? Почтение? Смирение?

— Приветствую тебя, сын мой, кем бы ты ни был! — Голос старика был тихим и чуть хриплым, но слова звучали дружелюбно. — Входи. Мой дом открыт для всех.

Байлей сделал полшага вперед. Он ощущал странную робость, столь необычайную, словно предстал перед лицом самого императора… а не перед обычным стариком горцем, может быть даже пастухом.

Старик не был пастухом, и Байлей понял это, едва успел об этом подумать. Громбелардский пастух никогда не научился бы столь хорошо языку Кону.

Старик тем временем испытующе разглядывал путника. И вдруг улыбнулся, от чего лицо его помолодело на добрых два десятка лет.

— Тебе нечего бояться, юноша. Я самый обычный человек. И хочу тебе помочь, поскольку мне кажется, что ты нуждаешься в помощи… Разве не так?

— Так, господин, — с неожиданной откровенностью согласился Байлей.

"Господин"… Спроси его кто-нибудь, он не смог бы объяснить, почему воспользовался этим, полагавшимся только высокорожденным, титулом. В самом облике старика было нечто требовавшее уважения.

— В этой части Гор меня называют просто Старец, — сказал хозяин, снова дружелюбно улыбаясь. — Но давай войдем.