Дэвид Вебер - Мне ещё ехать далеко

Однако, даже будучи подавленными, человеческие мысли не стираются окончательно. Они остаются на подсознательном уровне, сохраняя способность воздействовать на поведение, подобно той потаенной мысли, которая влияет на поведение моего командира.

Он, сам того не заметив, назвал меня своим другом. И я не верю, что командир называет меня так без всякого основания. Я замечала, как иной раз смягчается его голос, как он улыбается, обращаясь ко мне. Возможно, более современный Боло не обратил бы на все это внимания, однако я задумана, сконструирована и запрограммирована как раз таким образом, чтобы улавливать все грани эмоций.

Мой командир пошел дальше синдрома идентификации с руководством. Для него не существует более разницы между человеком и машиной. Я перестала быть для него изделием, плодом человеческой изобретательности, а превратилась в личность, в индивидуальность, в друга.

Это неприемлемо. Армейский офицер не должен забывать, что его машина, при всей своей разумности, не является человеком. Боло аппарат, конструкция, орудие войны, и ничто не должно помешать командиру полностью использовать его по назначению. Мы - воины на службе человечества, возможно, соратники и товарищи на ратном поле, но не более того. Дальше этого мы заходить не должны, поскольку в противном случае наши командиры откажутся нами рисковать, что и произошло с моим командиром на Сандлоте.

Все это мне известно. В этом и состоит сердцевина военной доктрины взаимодействия человека и Боло, стратегии, сохранявшей Конкордат на протяжении девяти столетий. Однако ценность моего знания равна нулю, ибо оно ничего не меняет. Командир считает меня своим другом. Более того, пусть сам он пока этого не сознает, но я для него - даже больше, чем друг.

Я наблюдаю, как он смеется, освещенный солнцем, сражаясь с леопардовой форелью. Его глаза сверкают, кожа блестит от пота. Вибрирующая сила его жизни и счастье, переполняющее его, так же очевидны для моей схемы, разбирающейся в эмоциях, как очевиден свет солнца Санта-Крус для моих датчиков.

В меня заложен потенциал бессмертия. При наличии адекватного обслуживания не существует внутренних причин, по которым бы я прекратила существование, хотя это наверняка произойдет. Рано или поздно я паду в бою, как подобает развернутой боевой единице; даже если меня минет эта участь, все равно наступит день, когда я так устарею, что больше не будет смысла сохранять меня на вооружении. Однако потенциал бессмертия у меня существует, тогда как мой командир его лишен. Он - существо из плоти и крови, уязвимое, как мотылек, по сравнению с мощью моего вооружения. Его смерть, в отличие от моей, неизбежна, однако что-то внутри меня восстает против этой неизбежности. Это не просто фундаментальный, программный императив защиты и сохранения человеческой жизни, который я разделяю с любым другим Боло, но и мой личный императив, применимый лишь к одному человеку.

Он уже не только мой командир. К огромной своей тревоге, я теперь гораздо лучше понимаю стихи из своей библиотеки, ибо, как и командир, повинна в запретном.

Я узнала, что такое любовь, и при всем своем великолепии это знание - горчайший плод.

Сидя в своей каюте со стаканом виски, Ли-Чен Матусек раздумывал об операции, которую вынужден был проводить. Теперь, оглядываясь назад, он хорошо понимал, что "мистер Скалли" просто втравил его в это гиблое дело. Конечно, задним умом все крепки, и толку от него ни на грош. Но ввиду отчаянности положения, в котором генерал оказался после фиаско на Рикснаре, он не видел иной возможности вынырнуть на поверхность. Не согласись он на эту операцию, бригада перестала бы существовать не позже, чем через три месяца.

К тому же, не окажись на планете злосчастного Боло, операция вовсе не выглядела бы безнадежной. Огневая мощь "мародеров" теперь в девять раз превышала прежнюю, а на Санта-Крус об их приближении не знала ни одна живая душа. Тамошняя милиция, составленная из неотесанной деревенщины, будет застигнута врасплох и моментально рассеяна. "Росомахи" не протянут и нескольких секунд. А к тому времени, когда остатки обороняющихся сообразят перегруппироваться, в живых не останется почти никого.

Он стиснул челюсти. Думать о поголовном уничтожении гражданского населения проще, когда для этого нет средств. Теперь же эти средства у него были, зато не оставалось выбора: приходилось действовать, поскольку "Скалли" был прав по крайней мере в одном: силы, способные так блестяще перевооружить целую бригаду, увенчав дело двумя "Големами", наверняка располагали возможностями стереть "мародеров" в порошок, если те позволят себе выразить малейшее несогласие.