Вадим Юрятин - Последняя девочка

На передний край своей обороны государство выставило юристов, которые словно жрецы великого культа, истолковывали недалёким своим согражданам действующие законы. Сколько у нас было всяких законов! Даже не законов, а каких-то Директив Генеральной ассамблеи КонСоюза, Рекомендаций Континентальной Палаты Представителей, Решений Высшего Континентального суда, Постановлений Континентального Правительства. Сколько же их развелось, этих тараканов, творящих право. Что только они ни пытались урегулировать. И если заботу о вкусовых качествах спермы я ещё могу понять, то повсеместное ограничение продаж майонеза как крайне вредного продукта, мне непонятно совсем. Счастливых граждан Континентального Союза изо всех сил лишали права умереть не очень здоровыми.

Я видел только два шанса убежать от всего этого маразма: уйти либо в бизнес, либо в меньшинства. Бизнес, несмотря на все свои старания, никак не мог отбиться от назойливых прилипал, вооруженных бумагой с текстами про то, как надо и как не надо. Современные технологии, а также новый огромный рынок Африки, конечно, давали определённые возможности для манёвра, но и прилипалы тоже не хлопали ушами.

А что касается меньшинств, то вот уж кого не трогали и всячески оберегали от «нападок большинства», я бы добавил, верующего большинства. Не в том смысле, что все в Бога верили, с этим-то как раз всё было сложно. Но ведь верить можно и во что-нибудь другое: в чудодейственность каких-нибудь лекарств, в необходимость покупки нового модного устройства, в правильность налоговой политики, проводимой Континентальным Союзом.

Меньшинств становилось всё больше и больше год от года, они вырастали из каких-то сфер жизни, о которых мы и не слышали раньше. Я, вообще-то, если честно, совсем не против меньшинств, я в каком-то смысле и сам меньшинство. Я – думающее меньшинство. Я – работающее меньшинство. В мире «до взрывов», в счастливом и сытом Континентальном Союзе, такие, как я, были основными производителями каких-либо благ, основными плательщиками налогов, на которые весело и беззаботно могла существовать вся эта гигантская масса бездельников, рассуждающих о том, как плох предприниматель, и как надо справедливо распределять имеющиеся ресурсы. Под носом у этих «распределителей», что обидно – за счёт моих налогов, рос и развивался год от года человеконенавистнический культ, который потом и устроил нам всё это «веселье». Кого-то вы теперь вините во всём, господа бюрократы-социалисты?

Мы уходим. Если сведения моей Девочки верны, а не доверять ей я почему-то не хочу, то мы сможем добраться до убежища, о котором она говорила, за пару дней. Мясник, Электрик и оставшиеся будут прикрывать наш отход. У Мясника совершенно потерянный вид. Видимо, мысли о сыне не отпускают. С таким настроем очевидно, что бой Алексею они не дадут. Усталые, серые, полуистлевшие люди, с которыми я провёл лучшие два года моей жизни.

Сестра остаётся здесь. Мне так и не удалось её найти. Проповедник говорит, что она забилась в какой-то тёмный угол и наотрез отказалась оттуда выходить. Он, похоже, стал с ней разговаривать самостоятельно, минуя меня. Впервые за столько лет мы с Сестрой расстаёмся, но, наверное, так действительно будет лучше. Она со мной в этом Бункере с первой минуты, всё тут знает, так что сможет подсказать что-нибудь оставшимся героям.

Я обнял их всех на прощание, этих моих последних друзей. Думал, что уже забыл, как плакать. Уговариваю их вести себя спокойно и не лезть на рожон. Алексею с его отрядом проникнуть к нам будет трудно, на штурм они вряд ли пойдут, слишком велик риск больших потерь, а у них, я подозреваю, так же, как и у нас, каждый человек на счету. В общем, логичнее всего пересидеть и переждать, вести трудные и нудные переговоры, постараться выведать, что там у них. Кто знает, может, удастся объединиться в единую большую семью. Если так, то ты был прав, Плотник…

Переоденусь-ка я на прощание, тут у нас много разной одежды осталось после всех наших дел… А то все два года в одной и той же куртке проходил. Что уж, разве президент не имеет права на достойную куртку? Пистолет один я с собой возьму, тот самый пистолет, который от её отца, а больше нам ничего и не надо.

Проповедник обещает за нас молиться. Хуже не будет, пусть себе молится.

Прощай, дорогой мой бородатый зелёный фанатик-гуманоид. Оставляю эту тетрадь в заветном месте, надеюсь, что Алексей её не найдёт, а если найдёт, то не тронет. Алексей, не уничтожай эту тетрадь, пожалуйста! Возможно, она – единственное свидетельство, доказывающее существование нашего мира. Здесь в полутьме и холоде подвала она пролежит многие столетия, пока кто-нибудь не откроет её, чтобы прочитать историю Последней Девочки.