Денис Луженский: Единственное условие

— Вы обгорели.

Гость поморщился.

— Знаю. Сто лет на югах не был, отвык. Да тут ещё спокойно, тихо… Разморило-то в тени, а проснулся уже под солнцем. И результат, так сказать, на лице.

— У вас крепкие нервы.

— А вы на свои жалуетесь? — взвился было математик, но тут же продолжил тоном ниже: — Слушайте, Ян, не хочу с вами ссориться. Последний месяц выдался не из лёгких, я почти не отдыхал. Сегодня под вашими чёртовыми фикусами наконец-то немного расслабился, вот и задремал.

Он пощупал нос, болезненно скривился.

— Крем от ожогов есть?

— Извините, — пожал плечами Ян. — Чем не богат, тем не богат. Масло оливковое хотите?

— Да к лешему ваше масло. Вы и без него можете мне помочь.

— На того, другого Георгия, вам, конечно же, наплевать? Уж потерпите свой загар хоть пару часов.

— Я его не знаю, вашего «того, другого». Предлагаете беспокоиться о том, кого я даже не увижу и не услышу? Это бессмысленно. Алогично.

Ян почувствовал, как закипает.

— А вы не боитесь, — он старался говорить спокойно, — что в другом теле вам окажется хуже, чем в этом? Здесь — пустячный солнечный ожог, а там будет перелом, врождённая травма…

— Вы ещё несварение желудка вспомните, — прервал его Шпагин. — Главное — живой буду?

— Да. В мёртвое тело дверь не откроется. Обмен должен быть равноценным.

— Я буду живой и в стабильном мире, который не рухнет мне на голову через пару дней или недель. Переломы — ерунда. Могу я, скажем, оказаться в горящем доме или прямо перед мчащейся на меня машиной?

— Нет, — признался Ян, — не можете. Переход в какой-то мере страхует от таких случайностей.

— Тогда я едва ли там потеряю больше, чем здесь. Хе! Уж не обижайтесь, но психолог и логик вы неважный. Я всё больше волнуюсь, какой из вас проводник.

— Проводник — он ведёт, — негромко поправил Ян. — Провожает. Проходит путь вместе с ведомым, от точки А до точки Б. А я больше на привратника похож: двери другим открываю, но сам в них не вхожу.

— Отчего же? Принципы мешают?

— Нет, — Ян покачал головой, — дело не в принципах. Я даже если б захотел — не смог бы. Не знаю, с чем это связано. Возможно, ограничение моего дара, а может у меня… просто нет там двойников.

— Да бросьте. Во всём множестве параллельных измерений вы — единственный Ян Дилицев?

— Это только предположение. Наверняка я не знаю.

— Зна-а-аете, — протянул, глядя с прищуром, Шпагин. — Всё вы знаете. А я-то ещё гадал, как сами-то свою дилемму собираетесь решать? Выходит, что никак. Нет у вас никакой дилеммы. Если бы была — небось, не выдумывали бы мне никаких «единственных условий». Что, Арнольду Кизлярскому тоже денёк на раздумья предлагали?

— Предлагал.

— Врёте же, — бросил резко гость.

— И даже настоял на своём.

— И Кизлярский согласился?

— Он пытался спорить. Потом согласился.

— Ох, врё-о-оте, — повторил Шпагин презрительно.

Ян пожал плечами.

— Ваше право сомневаться. Если вам так проще — считайте моё условие прихотью.

— Прихоть и есть, ничего более. К тому же она ещё и лицемерием попахивает. Вы ведь не могли не знать, зачем олигарху с миллиардами в швейцарских банках вдруг приспичило эти миллиарды бросить и сбежать отсюда в полную неизвестность. Даже если «денёк на раздумья» не ложь, то выходит: поартачились для проформы, а потом деньги-то взяли и дверь открыли. И долго потом протянул в арнольдовом теле его двойник, а? Молчите, принципиальный «привратник»?

— Если бы я мог выбирать…

— Что? Говорите внятнее, чёрт вас дери!

— Если бы я мог выбирать, — медленно, с трудом выталкивая из себя слова, произнёс Ян, — ни он, ни вы никуда бы не делись с этого шарика. Если бы это зависело только от моего желания, дверь бы никогда не открылась. Ни перед кем. Если бы я только мог … умел отвечать «нет» на ваши просьбы .

Он замолчал, но Шпагин не комментировал, ждал продолжения.

— Я не могу отказывать, когда меня просят . Это всегда во мне. Это выше меня. Я пятнадцать лет один — ни друзей, ни близких. Потому, что привыкают… просить. И однажды кто-нибудь скажет…

— Ян, я жить не хочу, понимаешь?

— Мышка…

— Мне плохо. Я не хочу быть здесь, жить в этом грёбаном мире, ползать в этой грязи, в этой вечной злобе, в этой вечной зависти. Боже, как я устала…

— Мышка, послушай… Что я могу для тебя сделать, а? Просто попроси. Если только буду в силах…