Айзек Азимов - Дуновение смерти [Сборник]

Но ученики его боготворили, и для Брейда он когда-то был кумиром.

Теперь, на склоне лет, Кэп мало чем напоминал прежнего Энсона — теперь это был старик, которого все уважали и ублажали в память прежних заслуг.

— Кэп, вы знали Ральфа?

— Что? Нет. Иногда встречал его в вестибюле. Для меня это был просто еще один физико-химик из тех, что болтаются в лабораториях органики.

— Вы что-нибудь знали о его работе?

— Знаю, что она была связана с кинетикой, и ничего больше.

Брейд был разочарован. Ему вдруг пришло в голову, что Энсон все еще беседует со студентами, расспрашивает их о ходе исследований, дает советы. Он мог говорить и с Нейфилдом, мог знать о нем то, чего не знал Брейд. Но, очевидно, парень был настолько недружелюбен, что побороть его нелюдимость не удалось и Энсону.

Однако сегодняшний разговор навеял на Брейда смутные воспоминания о той давней поре, когда все приходили к Кэпу со своими горестями. И Брейд сказал:

— Мне сообщили странную вещь, Кэп. Я из-за нее все утро мучаюсь. Мне передали, что Ральф Нейфилд меня ненавидел.

Кэп Энсон снова уселся, вытянул под столом свою ревматическую ногу и осторожно положил трость на стол.

— Вполне возможно, — ответил он спокойно.

— Что он меня ненавидел? Почему?

— Научного руководителя легко возненавидеть. У вас есть ученое звание — у аспиранта нет. Вы выбираете тему — он ее разрабатывает. Он провел опыты — вы пожимаете плечами и предлагаете новые. У него есть свои концепции — вы их разбиваете. Научный руководитель, если он чего-нибудь стоит, — сущее проклятье для своих учеников. И аспирант, особенно если у него живой ум, ненавидит своего профессора и только со временем начинает понимать, сколько добра сделал ему этот мучитель. — Энсон вздохнул, уходя в воспоминания. — Вы думаете, меня ученики любили?

— По-моему, любили.

— Да ничего подобного. Это теперь им так кажется. Терпеть не могли. Я не любви требовал, а работы. И добивался своего. Вы не помните Кински? Он кончал еще до вас.

— О Кински я знаю, — тихо сказал Брейд. — Я слышал его выступления.

Еще бы ему не знать о Кински. Из всех учеников Энсона Джозеф Кински был самым выдающимся. Теперь он работал в висконсинской группе. Он прославился своими работами по синтезу тетрациклина и новой, косвенно с ним связанной, теорией действия антибиотиков.

Энсон усмехнулся:

— Он был лучшим. Безусловно, самый лучший из всех моих воспитанников.

Он любил поговорить о Кински. Брейд прекрасно помнил один из факультетских обедов, на котором этот наглец Фостер спросил во всеуслышание:

— Эй, Кэп, вас не огорчает, что Кински стал куда более важной персоной, чем вы сами?

Фостер, который обычно не пил, в тот раз несомненно влил в себя не один коктейль, иначе не сказал бы такое напрямик и не ухмылялся бы так бессмысленно. Брейд вздрогнул и бросил враждебный взгляд на слюнявую физиономию Фостера: тот явно старался причинить боль старику.

Но старик был серьезным противником. На полголовы ниже Фостера, он, казалось, возвышался над ним.

— Фостер, — начал он, — есть два случая, когда зависти не существует. Отец не завидует сыну. Учитель не завидует ученику. Если люди, воспитанные мною, оказались достойнее меня, то, возможно, это означает, что у них был достойный учитель. Все их заслуги приносят славу и мне. То, что я делаю как исследователь, обогащает людей достижениями одного человека. Моя преподавательская деятельность обогащает человечество достижениями многих. И я горько сожалею не о том, что меня затмевает Кински, а о том, что меня не превзошли мои ученики.

Он не повышал голоса, но после выходки Фостера в комнате наступила тишина и в ней отчетливо прозвучало каждое слово. Послышались даже приглушенные хлопки, и, к радости Брейда, у Фостера сделался такой вид, точно его наградили парой ослиных ушей, которых для полноты картины ему как раз не хватало. Может быть и Энсон сейчас вспоминает об этом? Вряд ли.

— Вы думаете, Кински не питал ко мне ненависти? — заговорил Энсон. — Временами он готов был меня убить. Мы с ним вечно были на ножах. Боже мой, Брейд, хотел бы я, чтобы и вы ненавидели меня посильней.

— Мне и в голову не приходило ненавидеть вас, Кэп.

— Все оттого, что я стал добрей, вот и подопечные мои расслабились. Я возлагал на вас надежды, Брейд.

Брейду стало больно. «Возлагал» надежды. Больше уже не возлагает. Никогда не будет говорить о Брейде так, как говорит о Кински.

«Ладно, — подумал Брейд раздраженно, — чему я, собственно, удивляюсь? Разве я ждал чего-то другого?»