Майкл Салливан - Полый мир

— А почему не мастер Роджерс? — спросил Эллис. — Ты же меня так приказал величать?

— Верно, так. Решил, надо сразу это дело организовать.

— Какое дело? Свою вертикаль власти?

— Её самую. — Уоррен бросил взгляд назад, в недра лаборатории, и, обхватив Эллиса за плечи, повёл его с веранды на тенистую лужайку. Понизив голос, Уоррен добавил: — Эти лысолобые — неплохие ребята, но давай посмотрим правде в глаза. Они ведь, по сути, не люди — в отличие от нас и наших будущих детей. Сам посуди: они же не умрут. Нам всю вечность с ними мучаться. Я только и хочу, чтобы они усвоили своё место в новом миропорядке.

Своё место? В новом порядке? Эллис не был уверен, где очутился: либо на рабовладельческом Юге США, либо в нацистской Германии, году эдак в 1936-м.

— И где же их место?

Уоррен прищурился.

— Ты чего такой кислый?

— Только что на ферму заходил, там Роб собирался исхлестать Яла прутом, потому что пришёл его черёд задавать побои. Сказал, это ты придумал.

— Эллис, они под землёй понятия не имеют о власти. Я пытаюсь это исправить. Нам без дисциплины потом не управиться, так пусть учатся следовать приказам.

— Ну так объясни мне, зачем их этому учить? Нет, я могу понять, почему ты хочешь вернуть женщин, детей и семью. И соглашусь, приятно заниматься чем-то стоящим, видеть пользу от своего дела, но это не значит, что надо в фашизм подаваться. Пускай все будут равны, почему нет?

Уоррен глядел на Эллиса так, словно его подводил слух. Он часто так делал в баре, когда кто-нибудь жаловался на футбол или заявлял, что взгляды Уоррена на женщин давно устарели.

— Потому что мы не равны, — отрезал его друг. — Ты что, в социалисты записался?

— «Мы считаем за очевидные истины, что все люди сотворены равными» — второй абзац Декларации независимости, припоминаешь? — Эллис начал повышать голос. Уоррен нахмурился.

— Именно, что «люди». То есть мы с тобой, братец.

— Но…

— Джефферсон был умным дядькой, — с довольной улыбкой произнёс Уоррен и снисходительно подмигнул. — Он же не написал «все живые существа». Старина Томми сам немало рабов в поместье Монтичелли держал. Он не путал, где человек, а где его слуга. Ведь правда в том, что все разные. Ты умнее меня. Я сильнее тебя. Такие вот факты. Люди хотят, чтобы все были одинаковыми, но так не бывает. Все друг от друга отличаются… Ну, кроме этих лысых кукол. В этом вся беда, и они в курсе. Потому и пришли к нам. Ведь мы с тобой знаем, как жить в настоящем обществе, умеем брать на себя инициативу и любим соперничество. Настоящие мужики не бегут от драки. Мы знаем, как о себе позаботиться. И когда всё накроется медным тазом, мы сумеем выжить. Вот и выходит, что мы ценнее да важнее всех. Никого не хочу обидеть, просто так устроен мир. Конечно, мы все будем равны, только некоторые будут равнее других.

— Прямо по завету свиней.

— Чего? — покосился на него Уоррен.

— То же самое говорили свиньи в «Скотном дворе» Оруэлла.

— Не слыхал.

— Тебе бы понравилось. Короткая книга, легко читается. О бесчестных лидерах революций — считай, камень в огород коммунизма.

Уоррен ухмыльнулся.

— Ну не смеши. Я, что, на Сталина похож? Новое общество построим мы — ты да я. Не какие-то жадные политики, богачи или снобы-интеллектуалы — два обычных старика. И мы не повторим ошибок тех, кто был до нас.

— Готов поспорить, до нас все говорили то же самое.

— Хватит паясничать. Послушай меня. Мы оба помним, как жилось в нашем детстве. В пятидесятых всё было идеально: женщины воспитывали детей, а мужчины зарабатывали деньги. За детей никто не боялся, они росли счастливыми, а государство не лезло в чужие дела. Каждый знал своё место, и Америка урчала, как гоночный «Понтиак». Я всего-то и хочу, что вернуть нас на правильный путь.

Интересно, подумал Эллис, помнил ли Уоррен их последнюю беседу в баре? Для него уже почти десяток лет прошёл, так что навряд ли. Уоррен никогда не отличался хорошей памятью, даже в юности. Впрочем, они с Эллисом так часто говорили о «старых добрых временах», что эта тема навсегда въелась Уоррену в мозг. За барной стойкой все любят ностальгировать, и они вдвоём нередко предавались воспоминаниям.

— Откуда ты знаешь, как тогда жилось? Я, например, не знаю. Нам в пятьдесят девятом по три года было. Ты сочинил для себя несуществующий мир. Это ложные воспоминания, Уоррен, которые тебе вбили в голову телешоу. Только для тебя они уже стали документальными фильмами. В пятидесятых тоже бед хватало. — Эллис уже не столько вёл беседу, сколько рассуждал вслух, размышлял, пытаясь найти честный ответ.