Юрий Брайдер - Стрелы Перуна с разделяющимися боеголовками

Само собой, все самое лучшее, самое питательное, самое теплое и удобное доставалось ракетчикам. Правда, сам Пряжкин от этого имел только моральное преимущество. Можно было промотать всю пехотную амуницию, зажарить и сожрать любого боевого оленя, вылакать в санчасти весь спирт, но любой болт, любой кусок сахара, предназначенный для ракетчиков, был неприкосновенен. Самые могучие и грозные идолы - златоусый Перун, каменный Симаргл, Железный Феликс - охраняли люк пусковой шахты.

Пост министра обороны достался Пряжкину в наследство от отца, и с самого раннего детства он знал то, что никогда не суждено было узнать другим. Он рос, вглядываясь в мерцающую глубину локаторных экранов, перегоревшие радиолампы были его первыми игрушками, а первым чтением расписание боевых дежурств. Когда Пряжкин стал знать примерно столько же, сколько и отец, а может, даже и больше, потому что тот со временем уже многое начал забывать, в узком кругу влиятельнейших особ государства его посвятили в члены коллегии волхвов, заставили принести в жертву богам кубок крови и прядь волос, произвели в звание "сподвижника" и назначили министром. Буквально через пару дней его отец, отправившись на зимнюю рыбалку, провалился под лед - по крайней мере, так гласила официальная версия. Тело его обнаружить не удалось, и спустя месяц, на чисто условной тризне, никто не плакал.

После этого Пряжкин стал таким же неотчуждаемым достоянием государства, как земля и вода. Случись с ним какая-нибудь беда - это было бы непоправимым ударом по существующему порядку вещей. Поэтому за самочувствием Пряжкина внимательно следило министерство здоровья, за лояльностью - министерство бдительности, за моральным обликом министерство пропаганды. Все это в конце концов привело к тому, что он сознательно и интенсивно стал разрушать свое здоровье, втайне от всех слушал по единственному в стране радиоприемнику ложь и дезинформацию, заполнявшую эфир, а также постоянно нарушал все и всякие нормы морали.

Весь остаток дня и ночь Пряжкин провел в сладком томлении, а с утра пораньше заставил Пашку скрести избу и готовить праздничный ужин. Еле дождавшись сумерек (а ходить на свидание по свету здесь было не принято), он отправился в министерство пропаганды.

Однако там, в действительно крошечной комнатке, почти сплошь заставленной узкими железными койками, его ожидал сюрприз не менее впечатляющий, чем ушат ледяной воды, внезапно опрокидывающийся на голову. На одной койке с Наташей сидел министр пропаганды Гремислав Овечкин, более известный по кличке Погремушка, и, раскрыв рот до ушей, нес какую-то ахинею (ничего другого, по убеждению Пряжкина, он нести не мог).

Но не это было самым страшным.

Самым страшным была реакция Наташи на эту ахинею - серебристый смех и милая улыбка. В руке она держала кружку, в которой дымилась какая-то черная бурда.

Кофе, по запаху определил Пряжкин. Он терпеть не мог это горькое пойло, но знал, что для многих оно дороже и желанней спирта.

- Ну, зах-х-ходи, - по-хозяйски сказал Погремушка, хотя рожа его выражала совершенно противоположные пожелания.

Наташа сразу умолкла и уставилась в свою кружку.

Погремушка только с виду казался полным придурком. Во всех своих делах, в особенности, если они касались женщин, он был настырен, изобретателен и почти всегда добивался успеха. На этой почве он уже неоднократно схлестывался с Пряжкиным. Ходили слухи, что Погремушка приходится внебрачным сыном самому Силе Гораздовичу Попову, который лет до сорока действительно был неутомимым женолюбом. Косвенным подтверждением этому служила его высокая должность, доступное немногим звание "соратника" и масса всяких поблажек и льгот, которыми пользовалось министерство пропаганды. В другой ситуации Пряжкин, возможно, и отступил бы, да уж больно дорог был нынче приз.

- Тебе нужно что-нибудь? - спросил Овечкин. - Видишь, я занят пока. Завтра к утру заходи. А лучше - к обеду.

- Я не к тебе, - холодно ответил Пряжкин, проходя вперед.

Наступило долгое тягостное молчание. Наташа не шевелилась и вроде даже дышать перестала. Погремушка медленно наливался дурной кровью.

- Я в твои дела лезу? - спросил он голосом, не предвещающим ничего хорошего. - Я тебе работать мешаю?

- А ты разве работаешь? - делано удивился Пряжкин.

- Работаю!

- Ну и чем же конкретно ты сейчас занят?

- Готовлю текст выступления перед оленеводами Туркестана.

- Покажи.

- А ты кто такой, чтобы я его тебе показывал? Или ты начальник мне? Катись отсюда!