Юрий Брайдер - Стрелы Перуна с разделяющимися боеголовками

- Доверим, доверим! - загалдели все, как будто четверть часа назад и не требовали крови.

- Завтра мы все снова соберемся, и ты, Пряжкин, скажешь правду. Если она без вины, тут же вас и обвенчаем, а если умысел имела... - Попов на секунду задумался, словно подыскивая достаточно веское заключительное слово.

- Что тогда? - спросил Пряжкин, забыв, что перебивать Силу Гораздовича так же опасно, как всуе поминать имя Перуна-Громовержца.

- А тогда свершится закон, - в голосе Попова появилось что-то такое, от чего у Пряжкина похолодело в животе. - Ты сам все знаешь. Смертной казни у нас нет, и ради какой-то девчонки вводить ее нецелесообразно. Изгоним из пределов государства и все. А теперь иди. Помни, сподвижник, мы тебе верим.

Пряжкин, еле переставляя враз ослабевшие ноги, пересек площадь и у штаба наткнулся на Пашку, который втолковывал что-то низкорослому, плосколицему человеку в оленьей кухлянке, которого придерживали за руки два амбала из пограничной стражи.

- И кто же ты такой есть? - спрашивал Пашка тоном, не предвещавшим ничего хорошего.

- Никифоров я, - примирительно отвечал человек в кухлянке. - Отпусти, начальник. Моя за оленем шла.

- Нет, ты не Никифоров. Никифоров знает, как отвечать на вопросы коменданта штаба.

- Чучмек Никифоров по вашему приказанию прибыл, - бодро доложил Никифоров.

- Прибыть ты прибыл. Вижу. Да только не по моему приказанию... Где его взяли? - Это относилось уже к пограничной страже.

- В двух верстах от рубежа. Балкой гнал нарты. Чуть оленей не угробил.

- Неправда, начальник. Моя оленя не угробит. Моя оленя уважает.

- Молчи. Отвечай, что возле рубежа делал?

- То молчи, то отвечай... Злой ты, начальник. Как медведь-шатун злой.

- Если не ответишь, я твои кишки сейчас на эту дуру намотаю. - Пашка указал на Святовида.

- Моя оленей искал. Олень рубеж не знает. Олень от стада отбился, в тундру ушел. Моя искать поехал. Без оленя чучмеку Никифорову нельзя. Без оленя моя помирать будет.

- За этим задержки не будет. Предупреждали тебя, что к рубежу ходить нельзя?

- Предупреждали. Давно Предупреждали. Забыл совсем.

- Палец к бумаге прикладывал?

- И палец прикладывал и крест рисовал.

- Идола целовал?

- Целовал, однако. Попробуй не поцелуй твоего идола.

- Значит, теперь не обижайся.

- Чучмек Никифоров не обижаться.

- А-а-а, это ты, - Пашка заметил, наконец, Пряжкина. - Вот, чучмек попался. Сбежать хотел. Что делать с ним будем?

- Как будто не знаешь, - ответил, занятый своими мыслями Пряжкин. - В первый раз, что ли?

- Не в первый раз. Да только все одно, не доходит До них наука. Признавайся, ведь хотел сбежать? Признавайся, ничего тебе за это не будет. Отпущу.

- Правильно. Хотел сбежать. Давно задумал.

- Почему?

- Есть нет. Табака нет. Оленей отбирают. Рыбу отбирают. Песец отбирают. Скучно жить.

- А за рубежом, думаешь, лучше?

- Там олень свободно ходит.

- Ну раз так, иди. Отпускаю.

- Пешком не дойду. Оленей отдай, нарты отдай, хорей отдай.

- Ничего себе! - делано удивился Пашка. - Олени не твои. Олени государственные. Воровать не позволю.

- Оленя не государство рожал. Оленя важенка рожала. Нарты я сам делал. Хорей сам делал.

- Бес с тобой. Нарты и хорей бери, а оленей придется оставить.

Несколько минут они молча стояли друг против друга, по разному одетые, но удивительно схожие обликом - оба коренастые, узкоглазые, кривоногие.

- Ладно, начальник, - сказал наконец Никифоров. - Пойду, однако. Путь не близкий. Не обижай моих оленей.

- Э, братец, это еще не все. Кухлянку снимай.

- Кухлянку моя жена шила.

- Жене, значит, и вернем.

Никифоров кряхтя стащил меховую одежду и остался в каких-то жуткого вида полуистлевших портках. На лице его не отразилось ровным счетом никаких чувств.

- Исподнее, так и быть, тебе оставим, - сказал Пашка. - Срамить не будем. Счастливого пути.

- И тебе счастливо оставаться, начальник. - Босой и голый человек с синей нечистой кожей повернулся к ним спиной и вприпрыжку устремился в тундру. - На небесных пастбищах свидимся.

- Свидимся, не сомневайся.

- Убежит ведь, гад, - сказал один из стражников, глядя вслед Никифорову. - Они, черти, к любому морозу привычные.

- Не убежит, - заверил его Пашка. - Я тундровых псов уже три дня как не кормил. Растаскают его, как сдобную булку, будь спокоен... А ты, начальник, почему такой хмурый?.

- Ты сделал, что я у тебя просил?

- А как же! Этот сопляк сначала от рубежа отъехал версты на три, а потом назад повернул. И за холмиком, значит, спрятался. Да разве такую машину спрячешь. Мы с ребятами ночью и подползли к этому чудищу железному. Глянули, а у него на крупе бочка с керосином приторочена. Только керосинчик уж больно густой и вонючий. Мы бочку, продырявили да и подожгли. Занялась эта дура синим огнем, как миленькая. Мы отползать стали, а она как рванет! Всю тундру кусками железа засыпало. Вот такие пироги, начальник.