Райнхард фон Лоэнграмм - Одобрено сэнсэем. Канонные экстраполяции

Но все эти резоны так и оставались теорией, которой не суждено быть убедительной. Ощущение, что его успели растоптать, как сорванный цветок, то и дело всплывало в истерзанной после Вестерленда душе бывшего главнокомандующего рейха. За что меня так, я ведь просто пытаюсь выжить – против воли эта мысль всё-таки всплыла, и Райнхард снова уронил голову на подушку, силясь не захлебнуться горькими слезами. У меня больше нет родных, я не нужен сестре, совсем, и глупо уверять себя снова, что произошло какое-то недоразумение. Кирхайс сказал, что Аннерозе всё устраивало – не мог он сам такое придумать… Отчего ж тогда нужно было говорить мне это вот так, перед тем, когда меня и так планировалось прикончить? Трудно было оставить умирать меня в неведении, что ли? Или… или Оберштайн опять прав, это был способ заставить меня подписать приговор себе, сознаться в том, чего не было никогда? Какая разница – в этом случае просто смерть на эшафоте… Нет, разница есть. Да, я беглец теперь, но обвинений мне так и не выдвинули, просто выбивали признание не помню даже, в чём, ибо не объясняли, просто требовали подписать. Конечно, Лихтенладе сделает всё, чтоб меня осудили за не пойми что заочно – но ведь ничто не кончено для того, кто жив. Неужели я устраиваю графиню Грюнвальд только мёртвым? Сестра, за что? Да, я хотел сбросить Фридриха с трона, но не я же ему помог умереть, это ты была с ним рядом постоянно! Кирхайс, если тебе не нравилась моя идея завоевать Вселенную, зачем же было меня поддерживать столько? Опять прав этот циник Пауль с его цитаткой «и враги человеку домашние его»? То-то ты на него сразу и выкрысился, не успели вы познакомиться. Интересно будет после посмотреть, как поладите, вам двоим только и было небезразлично, что Ансбах пришёл меня грохнуть.

Стоп, есть горечь, есть и злость. Отлично, значит, силы появляются, и справиться я смогу – нужно лишь время, да. Но до чего же тошно… опять мне кажется, и очень убедительно, что я всего этого не вынесу. Какой же я слабенький, когда один. Я всю жизнь бегу от этого одиночества – и боюсь споткнуться и упасть. Мне даже подумать страшно, что будет, когда это случится. А оно меня эффективно преследует – я не успеваю оторваться… Да ещё и то и дело превращается в настоящий ужас – тот, который я ощутил, когда узнал про намерение Брауншвейга… которому я не смог помешать, иначе бы погибла не одна планета, а вся Галактика… Кирхайс, ну неужели тебе наплевать на галактику, на самом деле? А как же моя сестра, или ты и её не любишь тоже? Что ж, если тебе понравилось быть вместо меня, я не против. Только всё это иначе делается, в таком случае. Хотя бы так, чтоб я мог честно пожелать удачи. А сделано так, что не только не могу, но и не хочу даже. В чём я виноват – что жив? Да, это слишком многих уже не устраивает. К счастью, выбора уже нет – я намерен жить и дальше.

Наверное, на солнце наплыла туча – а может, погода давно желала испортиться, оттого и самочувствие не улучшалось последние часы. Духота придавила вдруг и без того ослабевшее дыхание, и показалось, будто некий сгусток серой тьмы проник в горло. Как тогда, когда стало ясно, что от прямого попадания не уйти… Райнхард приподнялся на руках, чтоб отжать прочь странное неприятное ощущение – лежать приходилось спиной вверх, и, вероятно, дело было в этом. Но горло вдруг перехватило сильным спазмом удушья, а руки затрясло мелкой дрожью, словно то, что попало внутрь тела, вдруг расплылось каким-то смертоносным излучением, либо нематериальной жидкостью, пропитывающей сразу все ткани внутри. Мозг отказывался интендифицировать правильно странную опасность, и что делать, было совершенно неясно. Вдохнуть глубже не получалось, вдохнуть вообще не получалось и вдруг стало невозможно… животный ужас захлестнул всё существо молодого человека, столь сильно ощущавшего сейчас свою внезапную погибель. Нужно было крикнуть, позвать на помощь – но как раз эта способность и оказалась утрачена. Райнхард попытался рвануться, чтоб хотя бы упасть на пол и создать этим хоть какой-то шум, но тело отказалось уже слушаться, скованное странным спазмом сразу всех мышц, что могли бы осуществить такой манёвр. Такого кошмара предвидеть он не мог, а секунды таяли, вместе с надеждой что-то исправить, потому что вдохнуть не получалось. Поэтому и вопль отчаяния получился только в мыслях, и, когда перед глазами стало темнеть, а может, это само сознание начала топить тьма, Райнхард уже не мог ей сопротивляться.