Райнхард фон Лоэнграмм - Одобрено сэнсэем. Канонные экстраполяции

Когда император буквально утащил за рукав своего гостя в свою детскую, Райнхард уже не заметил, что непроизвольно улыбается. Хотя в свои двадцать он ощущал себя жутко взрослым перед семилеткой, резвиться и дурачиться после традиционной демонстрации ребёнком своих игрушечных сокровищ им это нисколько не помешало. Но в какой-то момент передышки юный Гольденбаум вдруг стал столь серьёзным, что проступили очень заметно основные фамильные черты:

– Садись поудобней, чтоб тебе было меня чётко видно, – произнёс мальчишка тихим голосом, метнулся к проигрывателю и запустил что-то дежурное о каких-то покорителях дальних космических пространств, затем вернулся и устроился напротив с самым решительным видом. – Скажи, когда ты стал взрослым, ну, когда твоя сестра уехала от тебя во дворец, тебе ведь было восемь, да?

Райнхард вежливо кивнул, воззрившись на него со снисходительным интересом.

– Так вот, мне скоро будет столько, понимаешь? – мальчик говорил это с такой серьезностью, что собеседник почувствовал, что говорится нечто столь важное, что ещё не говорилось никогда – уж родителям точно сказано не будет. – И я хочу быть собой, а не тем, что мне навязывают. Ты должен меня понять, ты не такой, как все, Лоэнграмм.

– Поясни эту мысль, – ровным тоном отозвался молодой мужчина. – Что именно тебя не устраивает?

– А всё, – широким жестом мальчик обвёл рукой помещение. – Мне не нравится образ жизни, который я вынужден вести, не нравится делать то, что я обязан делать, не нравится поведение тех, с кем я общаюсь. Это всё вообще не моё, я не для этого сделан. Ты можешь понять меня – и можешь мне помочь. Сделай это, пожалуйста, и тогда я тебе хорошо пригожусь, – в глаза посмотрели с искренней мольбой, и сердце где-то заметно ухнуло.

– И как ты представляешь себе мои действия в этой связи? – хлопнув ресницами, спросил офицер.

– О, этот вопрос нам с тобой пока неведом, – с глубокой грустью вздохнул ребёнок. – Но ты уже большой, и ты будешь регентом. Это очень хорошо, потому что ты воевал, пожил много где, и знаешь, что когда делать. А я ничего этого не знаю и ничего не видел в мире вообще. Я хочу пожить сам – без этого фальшивого распрекрасия, когда я ничего не знаю о настоящей природе происходящего. А ты однажды сможешь мне помочь в этом, понимаешь? – в искреннем порыве он схватил за руку собеседника, снова вскочив на ноги. – Ну, не важно как, ты обязательно что-нибудь придумаешь, чтоб я смог осуществить задумку, а тебе за это ничего не было. Просто запомни это, ладно?

Райнхард почувствовал, что очень сильно удивлён и даже чуток растерян. Из-за этого он не знал, что ответить. Мальчик решил, что собеседник колеблется, и добавил почти с отчаянием:

– Ну пожалуйста, Лоэнграмм, ну сделай это когда-нибудь. Я же не прошу завтра, я понимаю, что оно сложно, но я уже не могу здесь, пойми меня! – в глазах уже блеснули яркие искры. – Ты сможешь, я ведь знаю, у тебя всегда всё получается!

Отлично понимая, что слёзы могут хлынуть в этаком состоянии неконтролируемо, Райнхард заговорил.

– Хорошо, я всё понял, не бойся. Это хорошо, что ты понимаешь, что дело сложное и потребует времени. Конечно, я ничего не могу обещать, но однажды эта возможность у тебя должна появиться, раз ты так хочешь этого. Я запомнил твои слова и обязательно учту их на будущее. Это пока всё, что я могу сказать.

– Этого вполне достаточно, – вспыхнув, как костёр из сухих веток, пророкотал собеседник и бросился ему на шею так быстро, что помешать просто не получилось бы. – Я знал, что ты меня выручишь, ты ведь настоящий наследник трона!

– Чего? – аккуратно успокаивая ребёнка, обронил изумлённый мужчина. – Это ты с чего взял вдруг?

– Ну, не делай вид, что не знаешь очевидного, – прорычали в ответ так, что было не понятно, смех это или рыдания. – Разве твоя сестра не говорила тебе, что кайзер Фридрих хотел видеть тебя вслед за собой?

– Ну что, вторую неделю будешь молчать? – тоном ворчливой старухи вещал тюремщик, занимаясь уборкой с тем энтузиазмом, каковой был бы уместен разве что у себя дома. – Понабрался от аристократов не того, чего бы следовало, спесивое ты чудовище. Который тут был до тебя, он хоть и помалкивал, да нос не задирал. А уж у него-то оснований не молчать было ой как много, знаешь ли, – прервав зачем-то своё занятие и насупившись, он подбоченился и пристально посмотрел в глаза недвижно сидящему на ложе узнику. – Три бригады палачей уморил, натурально – ничего-то от него не добились, все в отпуск ушли на лечение, да. А то нервы ни к чёрту такого красавца мучать, у кого голова с сиянием – там и сердце сдаст, запросто, глядеть, как он молчал. Понимаешь, каков парень был? – торжествующим жестом воздев указательный палец вверх, продолжал делиться назиданиями суровый бугай, едва ли не вдвое крупнее собеседника. – Да за сто, нет, полтыщи лет такой в эти стены не попадёт больше, всё! А там и ремонт не раз будет. И не было у нас таких, вообще, это уж точно. Тихий был очень – никого плохим словом не назвал ни разу, и взгляд у него-то чистый был, не то, что ты мне сейчас изображаешь, типа спокойный такой.