Дмитрий Володихин - Осколки царства

- Да.

- Любопытно, знаете ли, как вы это понимаете, Игорь. Что для вас быть христианином?

- Верую во Святую Троицу, в Иисуса Христа, распятого и воскресшего... Вы, как образованный человек, текст символа веры, конечно, знаете. Постую по средам и пятницам, а также в прочие положенные дни, молюсь, бываю в церкви на службах, исповедуюсь и причащаюсь. Вином и квасным хлебом. Не слишком часто, к сожалению. Надеюсь, что Он простит мне этот грех. Что вам еще сказать о моем христианстве?

- Вы вновь удивляете меня. Весь мир постепенно движется к единству, универсальности, так сказать. Видны первые, самые общие очертания той религии, которая, когда-нибудь, знаете ли, овладеет всеми умами. Будет общей для всего человечества. Общее направление - к синкретизму. Всеобщая любовь и социальное милосердие - таким я вижу место религии в современной цивилизации; смягчать нравы, не допускать войны всех против всех. Не столь уж важно, в какой форме: Троица, Тримурти... А у вас? Воистину средневековье. Даже по отношению ко всемирному христианству вы избыточно православны. Знаете такое слово - партикуляризм?

- Знаю, не пугает.

- На мой взгляд, истовая односторонность, да еще вкупе с обрядоверием, слишком часто приводит ко вратам фанатизма. Если... хм... Бог потребует у вас принести в жертву любимую, вы сделаете это?

- Я буду молиться, чтобы Он избавил меня от подобного испытания.

- Ну а если все-таки не избавит?

- А как вы ног лишились? Расскажите.

- Простите? Как нелепо! Не могу не подчеркнуть: вы - невежливый человек. Впрочем, я, как преподаватель со стажем, готов к любым неожиданностям. Извольте: несчастный случай, поезд сошел с рельсов. Первый год я ужасно переживал... Но потом, знаете ли, успокоился. Человек я обеспеченный, так что супруга осталась при мне. Лекционный курс я также не потерял. До института меня подвозят на машине, затем в назначенное время забирают домой. Кресло замечательное, английской работы, управление полностью электрифицировано. Правда, в сырую погоду... э-э-э... бьет током. И, представьте себе, довольно болезненно. Но тут что поделаешь, Париж стоит мессы! Глупо было бы не пользоваться техникой столь высокого класса из-за мелких побочных эффектов. От хулиганствующих субъектов, надеюсь, смогу защитить себя с помощью вот этого пистолетика. Пневматика, чудо русской конверсии. Оружие, как вы понимаете, это единственная сфера, где русские всегда были на высоте. С десяти шагов проделает дыру в непочтительном черепе.

- А теперь простите, Леонид Григорьевич, мне придется откланяться. Обеденный перерыв на исходе, надо идти.

- Вы хотите вот так, на полуслове, прервать нашу беседу! Я ведь даже не успел вам изложить суть своей позиции. И потом, я хотел, быть может, кое-что вам предложить в смысле э-э-э трудоустройства. На более высоком уровне.

- Еще раз прошу простить. Честь имею! - Игорь разложил на столе купюры, кивнул нежеланному собеседнику и устремился к выходу, не обращая внимания на укоризны. Леонид Григорьевич что-то такое отбивал пальцами на пультике, возможно хотел привести кресло английской работы в движение, чтобы загородить проход. "Чушь какая в голову лезет, - подумал Игорь, - но все же любопытно, откуда ему знать мой нынешний уровень, чтобы предложить более высокий. По одежде этого не определишь. Я одет достаточно дорого. Или он в состоянии обещать все золото мира?" Не успел доцент философии, если даже и хотел, предпринять какой-нибудь экстремизм. Но вот странное дело: между его скрипучим агрегатом высокого класса и входной дверью дистанция по прямой составляла метров пятнадцать; хорошее расстояние для дуэли; дуэль состоялась. На авариях. Игорь почувствовал дурноту ("А мне казалось, готовят вполне сносно!"), задел ногой высокую ступеньку, упал, ударился о косяк, ужасно больно. Господи, Господи, до чего же больно, как больно мне. Потерял на секунду сознание. Господи, помоги. Как же все-таки больно, почти нестерпимо. Встал, отряхнулся, вышел. Уже в дверях услышал, как кричит Леонид Григорьевич:

- Чертово электричество! Как больно.

18.40-23.00

Ожидая любимого человека, волнуются по-разному. В добрых парах ждут наверняка обещанную радость, дыхание остается ровным, придверный поцелуй нежным и спокойным. Ничего, кроме символа, поцелуй этот не означает: мы опять вместе, это хорошо, твой приход приятен для меня. В парах неравных, когда любит один, или же когда один любит сильно, а второй не испытывает особого любовного жара, отсутствие любимого пережидают с нервной горечью. Придет, как всегда опоздает, будет не в том настроении, скажет что-нибудь этакое от самых дверей - на грани шутки и злобного протуберанца в сторону беззащитной души, отпихнет, отпихнет, какие уж там поцелуи... И, конечно, привяжет расспросам тяжелый камень на шею, да кинет в реку: свободный я человек, что пристал? Какое - скажет - такое твое дело? Ну что тебе в этом часе лишним? Может быть человек занят? Черт ли таким холодным или, быть может, уставшим сердцам в свободе? Уж тут одно приходится выбирать: либо любовь, либо свобода; свободой любви не суждено быть. Пары, пылающие страстью, в дверях норовят соприкоснуться телами. Руками, конечно. Губами... обнять, обнять! Какое наслаждение встречать ответное стремительное желание, жужжать молнией на его куртке, запускать руки под его свитер, прижимать его спину к едва-едва только что закрывшейся двери, чуть отстраняясь, заставлять поздороваться лоно и то, чего так ждет оно, это лоно, сразу обещать ему: не волнуйся, будет все так же горячо и прекрасно, как в прошлый раз, ты чувствуешь? Да! да! Ты, конечно же, чувствуешь! Пары, еще не знающие тесной близости, еще полные огня робкого, боязливого пламени, еще балансирующие у самой буйственной пропасти, которая все подмигивает им снисходительно, все приманивает их лениво и уверенно: чему быть, того не миновать, - такие пары трогательны и отвратительны. Чувства обострены до предела, до нездоровой, опасной оголенности, когда кожа снята, снята кое-где и плоть, а кости беспокоятся, не сломают ли их вмиг, быстро и безжалостно? Все выходит угловато, неуклюже, нелепо, тонко, как седьмая степень мокрых цветов сирени на фоне предрассветных отблесков солнышка. Будет, будет скоро солнышко, будет пропасть, будет буйство! А пока два умных и нерешительных переговорщика от двух чужих, почти враждебных племен, да еще на совершенно незнакомой территории, все ищут такой способ договориться о соседственной жизни, такой компромисс, чтобы высокие стороны получили побольше взаимной безопасности. Быстрее договариваются те, кто милосерднее. А как плохо в тех парах, где любовь отцвела да схлынула, но бывают еще нежданные и почти пугающие сполохи на темноватом небе будней! Привычка, привычка - когда и хороша ты, не всем же семьям круглосуточно пылать? - таким бываешь ты замечательно прочным предохранителем от острых, от ножевых, от сокрушительных чувств... есть за что благодарить тебя... Но как томительно бывает чмокать холодную, заснеженную щеку, на миг припоминая - зачем оно болит еще иногда, зачем тревожит безнадежные какие-то пласты покоя? - как когда-то не жалко было ничего, даже жизни самой, быть может, за эту щеку, за глаза, за губы, за ту далекую, постылую теперь любовь, и как много пришлось потом платить за нее, но только медленно, горько, платить и терять, платить и все равно терять по частям...