Этьен Экзольт - Богиня бессильных

Покачиваясь на табурете, постукивая по краю стола шариковой ручкой, притворявшейся втиснутой в сетчатый чулок стройной женской ножкой, доктор задумчиво посмотрел на меня, провел ладонью по лысой голове, почесал кончик длинного носа и снова отметил точность сделанных профессором выводов.

– Неужели вас совершенно ничто не может возбудить? – сомнение его подозревало меня в неведомой лжи, в нежелании совокупляться с собственной женой, тайно пережитой венерической болезнью или ином, не менее понятном и постыдном проступке. Мне доводилось встречать мужей, испытывавших неуемное отвращение к своим женам, казавшимся опьяняюще соблазнительными многим другим мужчинам, потому я нисколько не удивился тому вопросу и лишь сокрушенно покачал головой.

– Не может быть. – лукавое размышление сузило его глаза. Опустив голову, царапая пальцами серебристый пластик стола, он некоторое время пребывал в той отстраненной задумчивости. Затем, сопровождая то резким взмахом руки, он издал требовательный возглас, сопровождая его соответствующе направленным взглядом.

– Покажите ему грудь!

Требовательная мощь того приказа, неожиданность его после стерильной тишины, парализовали меня и, когда Ирина в недоумении обратила ко мне взор, ожидая запрета или благоволения, я не смог и пошевелиться, что она сочла признаком последнего.

Для того, чтобы выполнить его требование, ей достаточно было высвободить две треугольных пуговицы, отчаянно цеплявшихся углами за серебристые петли, после чего тонкий красный шелк сам соскочил с услужливой покорностью, радуясь избавлению от уродующего натяжения. Вдавленные в черное кружево, груди ее радостно раздвинули блузу. Мягким движением пальцев она сдвинула дожидавшиеся того, соскочившие с возмущающей, иссушающей разум плоти чашечки, обнажая бледную тайну, один лишь взгляда на которую насытить мог десяток похотливых книгочеев. Обнажившись таким образом, Ирина стояла, горделиво выпрямившись, переводя взор с меня на доктора, придерживая бюстгальтер пальцами. Доктор же смотрел на нее так, словно узрел анатомическую диковину, ранее встречавшуюся ему только в сочинениях великих лекарей древности. С шумом выпускающей воздух надувной женщины он вскочил и левая рука его вцепилась в мою промежность, где все сохраняло свою первозданную мягкость.

– Действительно! – схватив мою руку, он прижал ее к своим гениталиям. – Вот как должно быть!

Под своими пальцами я ощутил воинственное, горячее напряжение, плотную тугую неприязнь ко всему бесполому, бесплодному, безжизненному, готовую поразить любого, сомневающегося в превосходстве двуполого восторга.

– Вот так! – пальцы его обхватили запястье моей жены и ладонь ее оказалась на месте моей, отброшенной и отвергнутой. К моему удивлению, считавшая себя брезгливой, она не отдернула руку, не выразила никакого возмущения, а губы ее отыскали среди радужных пустот улыбку похотливым видом смутившую бы и самую порочную мурену. Не особенно возражал и я сам, понимая, что за прошедшие со дня моего дорожного происшествия дни она истосковалась по ощущению мужского члена и мне не следовало отнимать у нее возможность почувствовать проникновенное напряжение.

Покидая смешливого доктора, мы пообещали непременно заглянуть к нему еще раз, при первой же возможности. Посещение других специалистов, его коллег, представлялось мне бессмысленным и склонялся к мысли поверить им и позволить времени, прекраснейшей из распутниц, умелыми губами ее, высасывающими досуха солнца, вернуть мне прежние силы.

Следуя рекомендациям, я проводил все время в своей квартире. Начальник мой нисколько не смутился и не опечалился, узнав о возможном двухмесячном моем отсутствии и позволил не появляться в конторе, сохранив в полной мере поступающие на мой счет средства. В прошлом заключенные мной договоры принесли фирме немалую прибыль, и прежние заслуги позволяли мне не только сохранить место, но и получить давно уже ставший миражирующей мечтой отдых. Конечно же, Ирина представляла его несколько иначе. Среди предпочитаемых ею вариантов присутствовали неустанное совокупление, исключающее выход из дома и какие-либо иные занятия или поездку на раскаленные острова, где она смогла бы сбросить купальник на визгливый песок, обрушив крабьи норы и омыть свою увлеченную наготу в разрываемых прибоем волнах. Мало удовольствия доставляло и мне пребывание в сонной слабости. Просыпаясь, когда Ирина уже собиралась или готовилась уходить, я, лежа нагим на кровати, тоскливо наблюдал за тем, как она отравляла губы помадой, затачивала ресницы тушью, облачала веки в тенистую броню, втискивалась в узкие юбки, затягивала себя в топы и блузы, выбирала неизменно высокие каблуки для стачивания об асфальт и, послав мне воздушный поцелуй или оставив преступный отпечаток губ на головке мягкого члена, покидала меня до позднего вечера. У меня не было никаких возражений. Без ее присутствия мне было спокойнее, ибо я не чувствовал постоянного давящего упрека, каковым было для меня исходившее от жены возбужденное напряжение и угрожающий, расширяющий ноздри запах, становившийся временами таким сильным, что мне хотелось ударить ее.