Андрей Хуснутдинов - «ДАНАЙЦЫ». Роман

История эта отдает мистификацией, однако я склонен верить ей. Несмотря на то, что, как затем выяснилось, речь в ней идет о моей жене.

С Юлией мы познакомились много позже. Историю эту она знала не хуже моего. И не меньше меня была удивлена, когда незадолго до старта один из моих университетских приятелей – ее однокурсник, не знавший, впрочем, что мы женаты – в телефонном разговоре открыл мне имя несчастной вдовы.

– Тебя сбивала машина? – спросил я ее.

– Нет.

– Ты была замужем?

– Нет.

– Ты что-нибудь понимаешь?

– Нет. А ты?

А я понимал: судьба.

О чем-то таком, кстати, нас предупреждали психологи. В том смысле, что за полгода до старта психика наша начнет выбрасывать коленца. Но кто же знал, что будет этот дурацкий телефонный звонок? А за свою психику я был спокоен. Не говоря уже о Юлии. Единственной нашей причудой следует признать мысли о покупке дома. Дома, который останется ждать нас на Земле все двадцать лет. Но, во-первых, те же психологи поддержали нас; во-вторых, решалась проблема наших выходных; в-третьих, мы, наконец, могли начать тратить наш космический гонорар. Теперь в выходные мы садились в машину и ехали на поиски Дома. Как правило, мы ехали на побережье. Как правило, ничего подходящего не было, мы останавливались в какой-нибудь пустующей гостинице, гуляли по мертвым пляжам, покупали янтарные поделки, и, в общем, неплохо убивали время.

*

Тот – наш – дом мы нашли случайно. У машины спустило колесо, а в багажнике не оказалось нужного ключа. Разделявшая сосновую рощу дорога была пустынна. Охрану тогда уже не посылали за нами – от кого нас тут было охранять? Метрах в десяти позади нас к шоссе примыкала неширокая просека, мы проскочили ее. Я дал задний ход и свернул на нее.

Вглубь рощи уходила грунтовая дорога. Обочины поросли волчьей ягодой. К старой сосне была приколочена заветревшаяся фанерная стрелка. Сам дом – красного кирпича, о двух этажах, с узкими окнами и оцинкованной четырехскатной крышей – прятался за вересковым холмом, под сенью могучих кленов. Все пространство вокруг него, словно пролившейся краской, было заполнено багряно-золотой листвой, и после однообразного мельтешения сосняка это представлялось каким-то озорством, чудом. Тут же, в застывшей огненной гуще листопада, тонул белый бельведер и пара шезлонгов.

Оставив машину, мы осматривались. Через рощу сквозило море. Пахло намокшим камнем. Огибая холм, дорога мельчала, и на невидимом, терявшемся ее скончании лежало заклеенное листьями бетонное крыльцо, по которому нужно было не подниматься, а спускаться. Продолжением чуда была табличка на входной двери: «Продается».

Опоздав постучаться, мы напугали хозяйку, миниатюрную женщину лет шестидесяти, близорукую и подвижную, словно ртуть. Она не слышала, как мы подъехали, и отперла дверь, глядя на часы. В руках у нее был пустой рюкзак и связка ключей. Едва оправившись от испуга, она улыбнулась нам как старым знакомым; ни о чем не спрашивая (кроме одного – моих прав, которые просмотрела сощурившись, будто рассматривала насекомое), сказала, что мы в самое время, потому что ей нужно на берег, продукты в холодильнике, постели свежие и проч. Мы не успели и рта раскрыть, как связка ключей перекочевала из ее рук в мои и, закинув рюкзак за спину, она уже бежала в сторону моря. Мысли о недоразумении не покидали нас до вечера, когда женщина позвонила узнать, как мы устроились. Нет-нет, ни с кем она нас не спутала, она пускает постояльцев, правда, сейчас мертвый сезон, зима не за горами, и опять бы заговорила меня, если бы я не вспомнил, зачем мы здесь, и не спросил, сколько она просит за дом. Помешкав, она назвала цену. Я ответил: «Хорошо», – и положил трубку. В делах с недвижимостью я уже считал себя докой. Цена показалась мне смехотворно низкой: в два, в два с половиной раза меньше того, что обычно просили за такие дома.

Мы с Юлией пошли прогуляться к морю, но скоро вернулись из-за сильного ветра, поужинали тем, что нашли в холодильнике, и легли спать довольно рано, что-то около восьми часов. В два часа ночи я проснулся оттого, что почувствовал, что Юлии нет рядом со мной. И в самом деле: ее половина постели пустовала. Я вышел из дома. Входная дверь была не заперта. В свете луны – неверном свинцовом полумраке – рядом с нашей машиной я разглядел другую, черного или, быть может, темно-синего цвета, с зажженными подфарниками. Вокруг дома ходили какие-то люди. У каждого из них был фонарик, благодаря чему я мог без труда пересчитать незнакомцев – четверо. Они о чем-то говорили между собой, однако я не разбирал отдельных фраз или слов. Тем не менее было очевидно, что они прицениваются к дому. Самый рослый из четверки, судя по высоте, на которой порхал его фонарик, был их проводником, ибо фонарик не только взлетал выше прочих, но и двигался быстрее, вычерчивая сложные траектории, за его лучом следовали остальные. Я не стал окликать этих людей, но, убедившись, что жена не выходила из дома, запер дверь и продолжал искать ее внутри. Она спала в кабинете на диване. Разбудив ее, я спросил, почему она ушла из спальни и открыла дверь. Она молча отвернулась к стене. Я пожал плечами, опять пошел во двор и следил за незнакомцами. Фонарики скучились возле бельведера, но теперь были неподвижны, скорей всего, прикреплены к деревьям. Раздавалось странное, похожее на шум разрываемой бумаги, приглушенное шарканье. «Да какого черта», – подумал я и решил сходить узнать, чем заняты наши полночные гости. Как-никак, а уже наполовину я чувствовал себя хозяином дома. Не слышать моих шагов по сухой листве незнакомцы не могли, а между тем они ничуть не реагировали на мое приближение. Но это еще куда ни шло. В перекрестном свете фонариков я увидел, что они роют яму. Это была могила. Дар речи покинул меня, с открытым ртом я глядел, как яма наполняется бурлящей водой, как методично незнакомцы погружают в нее свои лопаты и, по-прежнему не замечая меня, обмениваются репликами на каком-то неизвестном, лающем языке…