Виктор Гончаров - Век гигантов

Но когда приятели отвратили распаренные и обожженные лица от ненавистных колючек и уже занесли ногу по направлению к многообещающему озеру, до их слуха донесся протяжный и жалобный стон со стороны леса.

— Это за колючей стеной, — быстро определил Николка.

— Стонал человек, — высказался врач, — мне-то уж известно, как стонет человек.

Стон повторился еще протяжнее и еще жалобнее.

— Это — собака, — безапелляционно утвердил Николка.

— Сами вы… — хотел выругаться врач и оборвал, потому что стон перешел в хватающий за сердце вой.

— Ну? — подмигнул Николка, еще более убежденный в своей догадке.

Скальпель покрутил головой и не сдался:

— Человек. Первобытный человек. Надо ему помочь.

Легко было сказать «помочь», однако как это сделать?

Николка уселся на землю, любопытствуя, что предпримет ученый медик.

— Дайте сюда кинжал, — мрачно попросил тот.

Николка передал кинжал.

— Смотрите, — предупредил он, — не делайте напрасных движений, вы и без того красны, как… «пареная репа».

Сравнение не было удачным, зато попало в цель: Скальпель запыхтел от обиды и даже не нашел в ответ острого словца. Молча отойдя на несколько шагов и смерив взглядом высоту колючей изгороди, он произнес как бы про себя: «метра четыре» — и косо взглянул на фабзавука.

— Давайте обратно кинжал!.. — сразу вскочил тот, поняв его план и устыдясь неповоротливости своей мысли.

Существо за живой преградой, услыхав, должно быть, движение, усилило призывные вопли, подхлестывая тем энергию приятелей. Впрочем, это касалось одного Николки: врач, дав мысль, безропотно подчинился инициативе молодого фабзавука; он опустился на землю и оттуда с удовольствием следил за его ловкими движениями.

— Все-таки это — собака, — стоял на своем Николка, принимаясь за дело.

— Если это собака, — возражал упрямо врач, — то она такая же, как и мы с вами, разве только моложе нас на миллион с лишком лет. Я хорошо знаю, как стонет человек.

Пока Николка для выполнения плана врача рубил молодые деревца, которые избежали пленения со стороны цепких лиан только потому, что были посеяны ветром несколько поодаль от леса, Скальпель философствовал вслух:

— Вот поди ж ты! Что значит «человек — общественное животное»! Смотрите, как активировало мою мысль страдание ближнего. Ведь я бы никогда не додумался до такого трюка, а тут — в три счета…

«Посмотрим, каков есть твой ближний», — смеялся в душе Николка, одну за другой валя на землю четыре пятиметровых березки.

Философствование Скальпеля прервалось насильственно. Он вдруг вскочил вне всякой связи с ходом своих мыслей и с прытью пионера кинулся к Николке:

— Скорей, скорей! Я слышал рев льва!.. Он бежит к нам!.. Скорей лезем!..

Не верить врачу не было оснований: слишком красноречиво дергались мышцы его лица, и Николка опрометью бросился к тернистой изгороди, нагрузившись сразу тремя деревцами, — последнее приволок на себе Скальпель. Они поставили торчмя срубленные березки, прислонив их к изгороди. Первым вскарабкался по ним Николка; втянув три березки вверх, а вместе с последней обмершего Скальпеля, он взглянул вдаль, на озеро, и сразу заметил в нем темное пятно — кудлатую голову огромного льва, перебиравшегося вплавь на этот берег.

Нужно ли говорить, что в столь поспешном бегстве друзья не считались ни с целостью своей одежды, ни с ранимостью кожи: Скальпель оставил на колючках клочки своих брюк и пиджака, фабзавук изодрал в кровь голые руки и ноги.

Наверху, на кронах деревьев, удушенных в грозных объятиях лиан, стоять было легко, благодаря березкам, положенным в ряд. Естественная стена имела толщину не менее пяти метров и отличалась большой устойчивостью. Тут Скальпель отдышался и пришел в себя.

Лев, может быть, совсем и не думал о преследовании двух жалких двуногих, жизнь которых могла прерваться от двух легких ударов его могучей лапы, но фабзавук, движимый местью за свою изодранную кожу, поднял ружье, когда хищник вылез на берег. Раздался выстрел — Скальпель с большим опозданием надумал удержать фабзавука от мести, — рука стрелка дрогнула — пуля только рассекла мускулистое бедро льва…

Такого ужасающего рева друзья во всей жизни не слышали. Все живое на берегу — копошащееся, прыгающее, ползающее и бегающее — в один миг замерло, трепеща перед косматым богом. Гигантскими прыжками, сопровождавшимися гулом и треском, лев стал приближаться к месту грома, поранившего его.