Кристина Тарасова - Карамель

Гляжу в окно — Острог; пропасть, темень, чернота, а затем этот вечный ад — Острог.

— У меня с собой только две серебряные и несколько золотых карт, — признаюсь я, пытаясь любезно сойтись в примирении, утешить повышенные тона и установить разумную цену.

— Золотая пойдет. — Кивает водитель.

«Урод», мысленно процеживаю я и достаю ему золотую карту.

Какая досада, что и на него я не могу пожаловаться отцу. Его уродливое ведро полетело бы на свалку сегодня вечером, а сам он оказался внизу Южного района — на самом утопленном помосте, без денежных средств на счету и без принадлежности к поверхности. Каждый выставлял свои цены на проезды, доминирующим фактом был тот, который гласил, что человек не оставил меня на посадочном месте у школы, а вежливо довез до желанной точки.

Мы подлетаем к дому и останавливаемся, я выскальзываю из машины и бегу к двери, открыв ее сама.

— Отец! — зову я. — Миринда, где отец?

Горничная появляется в коридоре и удивленно смотрит на меня.

— Здравствуйте, мисс Голдман, — тянет она.

— Где отец? — повторяю я.

— Он на работе, мисс Голдман.

— Вызови его! Немедленно! Вызови!

Я оставляю Миринду, а сама, не раздеваясь, бегу в отцовский кабинет. Как острый змеиный хвост подол плаща скользит между колоннами арки, по стенам и диванам в гостиной, стегает маленькую статуэтку на полке, отчего та качается вровень моих шагов, но все-таки удерживается. Удерживаюсь и я. Встаю по центру кабинета, книжные шкафы оборачивают меня как конфету в фольгу, обнимают со всех сторон — друзья: настоящие друзья, в отличие от этой паршивой Ирис, и были они со мной все мои годы жизни; друзья утаивали меня от невзгод бытия и учили новому, напоминали о былом, кормили и лечили, они спасали меня, но сейчас — губят! Я хватаю голову от немыслимой боли и ощущаю, как книжные стеллажи все сильнее сдавливают меня в этой комнате — ребра хрустят под гнетом их стальных страниц.

Карамель.

Дверь позади меня хлопает — сквозняк закрывает ее.

Карамелька.

Хочу найти выпивку под столом — нельзя. Нельзя, нельзя, нельзя! Я не ведала, как это могло отразиться на скорой беседе с отцом, а посему старалась держать себя в руках, держаться. В руках — руками обхватываю саму себя, чтобы не развалиться на крохотные осколки, которые Миринда потом сметет в совок и вышвырнет в мусорное ведро, после чего оставшуюся пыль от меня выбросят — распустят — в яму на заднем дворе дома по улице Голдман — в яму с отходами, которая ведет в Острог.

— Вызови отца, Миринда! — истерично кричу я, зная, что она меня может отсюда и не услышать. — Сейчас же, Миринда! Миринда! Вызови отца!

Статуэтка падает.

Ко мне приходит осознание, и стены дома еще губительней давят меня.

Я кидаюсь к окну, прижимаюсь к холодному стеклу горячим лбом, ладонями. Колени прикасаются также, и я соскальзываю на пол.

Карамелька!

Мост.

Они починили его на следующий день, а в новостях сказали, что произошел несчастный случай.

Что такое слезы? никогда не плакала, никогда, да? Ком в горле стоит, а голова кружится, глаза краснеют, но слезы… я убеждаю себя, что это психическое расстройство, и давлю их.

Вдруг реву. Не помня себя — дергаюсь, кричу и бью кулаками по стеклу. Бес! Бес! Слезы текут по щекам, по платью. Сами. Я не хочу. Я не хотела… Плачу сильнее, ударяясь лбом, затем соприкасаюсь щекой и оставляю на стекле сырой отпечаток. Бес… Скребусь ногтями и кричу.

Мой Бес — мой бес.

Завываю как те бедняки на Золотом Кольце, когда приходит их черед умирать. Сжимаю руки в своих волосах и тяну их; опять кричу, сильнее прижимаясь к стеклу.

Здание управляющих, мосты, сотни мостов, переплетающихся друг с другом и с высотками. Внизу — темень: Острог.

У меня получается отдышаться, и я замолкаю: глотаю слезы, слизываю с губ соль, глубоко вздыхаю.

— Как сходила к психологу? — слышу я голос матери с явной издевкой.

Медленно поднимаюсь и поворачиваюсь.

— Откуда ты знаешь? — взахлеб спрашиваю я.

— Золото беспокоилась за тебя, говорила, что у тебя не все в порядке. — Мать заходит в кабинет. — Я и решила попросить психолога взять тебя к себе.

Не могу усвоить это — не верю.

— У меня не все в порядке? — переспрашиваю я. Смеюсь: — Это у Золото не все в порядке, если она старается следить исключительно за моей жизнью, а не проживать свою. Как ты могла?

— Ты и у меня на закуске.

Она ехидно улыбается и уходит. Она слышала все — весь разговор с дядей; или его слышала Золото, а потом как единственная любимая дочка нажаловалась мамочке.