Ван Лугаль - Граду и миру

Он вышвырнул пистолет в коридор.

– Неужели нет другого?.. – еле слышно прохрипел юный док, не сводя с него глаз. Он криво ухмыльнулся:

– Что зря жаться по углам, парень. Мы захватим эту неправильную больницу на раз и наведём тут свои порядки. Станешь здесь самым главным, и дашь мне спокойно прожить остаток дней. Идёт?

Парень задрожал.

– Но…

И проглотил своё «но» вместе с остальными словами, только взглянув ему в глаза.

Солнечные лучи вливаются сквозь окно в комнату и затопляют её неохватным светом. Даже воздух, прогретый ими, пахнет совсем иначе, нежели тёмный, коридорный. Меж лучами танцуют пылинки: опускаются, взмывают, кружатся в почти неощущаемых потоках. Ванесса занимается работой по хозяйству: загружает стирку в машинку, посуду – в мойку, режет овощи в суп. Мама против пищевой автоматики, поэтому приходится готовить самим. Иногда Ванесса улыбается, качает головой в ответ на свои мысли (тонкие, почти неосознаваемые ею самой паутинки) и начинает пританцовывать. Затем вспоминает, что она – здесь и сейчас, смущается и начинает суетливо нарезать, мыть, загружать, выгружать. Но зря она не продолжает танец: никто не смотрит на неё, чтобы немедленно осудить. Папа на работе, мама, учитель математики, репетирует отстающую ученицу. Ванесса слышит, как мама диктует примеры, а девочка решает их, тут же рассказывая, как и зачем она это делает. Она всё время допускает одни и те же ошибки, но мама не сдаётся, и раз за разом ласково объясняет, как нужно было решить, приводя в пример яблоки, конфеты, бабочек. И вот девочка уже понемногу начинает понимать, какова связь между абстрактными цифрами и реальными вещами.

Ванесса гордится своей мамой, её терпением и волей. Кажется, ей самой никогда не хватило бы ни того, ни другого. Впрочем, когда девушка говорит родителям об этом, они только смеются. «Вот будешь жить сама, и не такую волю проявишь. У тебя надобности нет» – повторяют они всякий раз.

Вдруг мягкий приятный звонок, имитирующий птичий щебет, сообщает, что входная дверь открывается.

Он провёл пальцем по кровяному пятну и, сощурившись, разглядел то, что осталось на подушечке. Затем так же вальяжно растёр кровь в ладони и перешагнул через труп.

Парнишка со странным именем (Тинари? Тиррари?) зачарованно смотрел из-за угла больничного коридора. Он не помогал, но и не сопротивлялся прошедшему по больнице смерчу; лишь стоял в отдалении и неотрывно глядел.

– Отведи его к остальным, – нарочито лениво приказал он, указывая на скорчившегося на полу рядом с трупом усатого дока.

Тэрри отступил на шаг, всплеснув руками.

– В чём дело? – он не чувствовал раздражения, но добавил его в голос. – Ты со мной или типа герой?

Тирари побледнел и помчался к пленнику. Суетливо стал то ли помогать, то ли мешать встать на ноги, и зачастил:

– Простите, Эндрю. Прошу прощения. Прощения просим. Теперь вы с Ипполитом поймёте, что есть сила. Это на самом деле не страшно… нам нужно привыкнуть… – Эндрю, судя по звуку, вырвало. – Пойдёмте, пойдёмте. Вот так. Извините, что хватаю вас…

В конце концов, вопреки своим стараниям, парнишка поднял пленника. Обернувшись, человек у окна увидел, что усатый еле стоял на ногах; глаза, округлившиеся, смотрели будто сквозь стены, а руки держал он перед собой, как крыса, стоящая на задних лапах.

Ничего, не помрёт. А ведь пытался сопротивляться, чёрт, спасал своего драгоценного директора…

Но он добрый, и не стал убивать беднягу по примеру сэра М. Хотя мог, мог.

Вскоре эхо шагов стихло. Он снова поднял взгляд к небу – синему, как и прежде. Оно всегда было равнодушным к судьбам людей и не прерывало своего хода; когда он хоронил друзей, оно не прекращало лить ядовитый дождь, разъедавший трупам кожу; когда за его головой устраивали охоту, туман и снег почти не скрывали его от чужих глаз.

Здешние не так жестоки – и этим слабы. Они хотят власти, конечно же хотят, – как иначе? Но они не привыкли к отпору. Что ж, он просто показал им, что нужно всегда быть наготове. Может быть, почуяв силу, оставят его в покое. Если нет – он всегда готов дать отпор снова.

Можно доживать век в больнице.

И никакого рая не надо. В раю скучно – бело и стерильно.

Он смотрел в небо, и вдруг понял, что не в раю ему скучно. Ему скучно здесь и сейчас. Мышцы, вспомнившие, что такое движение, требовали жизни, а ум, привыкший к бесконечным битвам, требовал продолжения.

Он прошёлся по кабинету, разминая шею, руки. Во время одного из махов задел стоявшее на столе фото в рамке; резкий звон заставил невольно вздрогнуть. Увидев, что это всего лишь стекло (кстати, не разбилось), он подошёл к упавшему фото и поднял. Со снимка улыбалась вполне такая стандартная пухлощёкая красавишна. Подобные фото вечно ставят дизайнеры в декорации в обучалках. Милые вещицы призваны оживить обстановку, создать иллюзию погружения. Ты надеваешь специальные очки, оказываешься в замкнутом помещении, а далее тебе нужно понять, в чём состоит миссия, и пройти её – по типу старых компьютерных игр.