Вадим Чернов - Который час

– Протестую. Категорически протестую! Правда, в отличие от истины. – довольно расплывчатая философская категория, которую нельзя считать объективной, так как у каждого человека своя правда. Стало быть, правда – категория, скорее, субъективная. А мой подзащитный работал исключительно правдиво с его точки зрения.

– Ну допустим, – легко согласился с таким возражением ангел-обвинитель. – Но скажите, подсудимый, неужели за все время вашей журналистской практики, вы никогда не наступали «на горло своей правдивой песне» в сугубо объективном желании достичь мнимых или реальных личных материальных удобств? У обвинения есть неопровержимые доказательства (вы ведь в курсе, что Бог все видит!) того, что вы неоднократно шли на сделку со своей совестью при полном осознании греховности этого деяния в погоне за физическим комфортом.

– Протестую, – опять вскочил было бес-защитник но, взглянув в монитор ноутбука, сразу же протест снял.

– Ответьте, подсудимый, – обвинитель вцепился намертво. – Что вы чувствовали в момент совершения бессовестного поступка? Вам было все равно, вы испытывали душевные муки, а может вы радовались успеху в манипулировании людским сознанием и восхищались собственной находчивостью?

Журналист-Модулятор плаксиво захныкал:

– М-мне-е было с-стыдно!.. Но мне нужны были деньги. Я учился… Потом женился… Потом квартиру покупал… П-потом м-машину… Ы-ы-ы-ы-а-а, – подсудимый рукавом размазал сопли под носом. – П-потом ребенок… Ы-ы-ы-а-а-а…

– Ага. Стыдно, стало быть, – обвинитель удовлетворенно смотрел на раскисшего Модулятора человеческого сознания. – Мне бы не хотелось, чтобы к моменту вынесения вердикта присяжными оказалось, что вы опять лжете про свой стыд при совершении профессиональных гнусностей. Ей-богу, не хотелось бы…

– Протестую! – снова возник защитник. – Такого рода сомнения обвинителя – это заведомое и не оправданное никакими фактами искажение презумпции невиновности.

Обвинитель вежливо согласился с защитником и продолжил допрос подсудимого:

– Расскажите теперь о ваших взаимоотношениях с официальными цензорами и о желании и способности обуздать цензора внутри себя самого. Удавалось ли вам обходить расставленные рогатки на пути к читателю-зрителю-слушателю? Удавалось ли обуздать собственного подсознательного ограничителя, который где-то там в мозгу, исходя из жизненной целесообразности и внешних обстоятельств, нудил и подзуживал: «Не надо говорить все, что знаешь. Опасно. С работы выгонят или, вообще, убьют. Не хочешь врать, тогда просто не договаривай… А здесь как раз наоборот все перевернуть можно, факты подтасовать. Выгодно будет. Не стоит начальство плохими новостями огорчать» и так далее и тому подобное?

– Протестую! – традиционно воскликнул бес-защитник. – Самоограничитель в попытках высказать объективную правду есть у всех журналистов в той стране. Они с молоком матери впитывают страх и раболепие по отношению к действующей власти, вознесение которой на царство абсолютно не зависит от них, как и от всего другого народонаселения. Самоцензура у них – на генном уровне. А с такого рода заразой человек осознанно бороться не в силах. Для преодоления этого недуга нужны годы… десятилетия… века! Желание и возможность. Желание сейчас может и есть, а вот возможность их светское правосудие жестко ограничивает. Они все просто боятся попасть за правду в тюрьму!

– Ну, допустим…

– Не допустим, уважаемый обвинитель, а так и есть! И вы это не хуже меня знаете, ибо Бог все видит. Зачем же огульно обвинять человека и делать из него «стрелочника»!

– Хорошо, уважаемый защитник. Убедили… Но пусть подсудимый расскажет, насколько высокоморальным человеком и добропорядочным гражданином он был в земной жизни?

– Протестую! В безнравственном и даже преступном государстве невозможно быть его добропорядочным гражданином, ибо такое государство разжевывает, выплевывает, а иногда и проглатывает высокую мораль и нравственность как угрозу существованию самого такого государства.

– Тогда почему подсудимый не эмигрировал?! – взвился от собственной находчивости ангел-обвинитель. – Ответьте…

Журналист опять разнюнился:

– Как же я уехал бы? А семья? А мама-пенсионерка? А там куда?… Ведь никто не звал и не ждет… Стра-а-ашно было-о-о… Ы-ы-ы-а-а-а…

– Конечно, никто не звал и не ждет. Вы ведь, с позволения сказать, далеко не гений. Нельзя назвать вас ни кумиром, ни идолом, ни властителем человеческих дум. А все потому, что правда для вас, я имею в виду настоящую правду, – это то, чем вы манипулировали. А людские сознания и души для вас – объекты модуляций. Грех это, подсудимый! Вы дошли уже до такой степени разложения, что при начальственном заказе на журналистский материал о ком-то или о чем-то уточняли, мол, как преподносить надо: хорошо или плохо. Не журналистика это, а самый что ни на есть низкопробный агитпроп. Да и в личной жизни вы были далеко не эталоном. Пили, курили, наркотиками баловались, в азартные игры играли. А уж в бытность свою телезвездой супружеская измена для вас стала чем-то само собой разумеющимся. И ведь не только ваша жена страдала… Скольких порядочных женщин, чужих жен, вы во грех ввели и соблазнили! Сколько крепких семейных союзов разрушили! А-а-а! Молчите! Хнычете! Вам сказать нечего!