Вадим Чернов - Королевский краб

Впервые мы увидели Анну на борту «Никитина». Она стояла у третьего трюма неподвижно, словно высеченная из голубого мрамора — на ней был небесного цвета японский спортивный костюм, — и только ее правая рука металась снизу вверх. Немного позже я понял, что она щелкала тыквенные семечки с удивительным проворством, как это умеют делать наши кубанские казачки. Около нее но бокам стояли близнецы Таня и Галя, удивительно похожие и малорослые. Они на голову были ниже Анны.

Матросы нашего «Дербента» уже перекинули на краболов тонкие лини. За ними, как змеи, потянулись толстые канаты. Их закрепили на барабаны лебедок и стали потихоньку натягивать, «Дербент» с черепашьей скоростью боком приближался к громадному борту «Никитина». Между судами прыгали на легких волнах акулообразные кранцы — туго накачанные резиновые мешки.

— Сейчас состыкуемся, — сказал конопатый Генка и тяжело вздохнул. Наше путешествие с берегов Кубани к берегам Камчатки подходило к концу. Долгим оно было — две недели поездом до Екатериновки, потом неделя морем на уютном «Дербенте». А здесь, на краболове, мы будем работать… «Куда нас занесло?» — подумал я, оглядывая все вокруг. Слева был небольшой остров Птичий, прямо — совсем близкая Камчатка. Низкий берег был черным, потому что на нем уже растаял снег, а белые сопки постепенно розовели, оповещая о скором восходе солнца.

Около меня продолжал тяжело вздыхать Генка, а Кости не было. Скоро он появился, оживленный и довольный. В руках у него был бинокль, который он выпросил у кого-то из матросов «Дербента». Костя приставил бинокль к глазам и восхищенно зацокал языком. Я вначале подумал, что он любуется сопками Камчатки, но он неотрывно смотрел на Анну и на ее верных адъютантов Таню и Галю. До них было метров сто пятьдесят. Восьмикратные линзы сократили это расстояние до минимума.

— Вот это женщина, — сказал Костя и протянул бинокль мне: — Посмотри, только не обалдей!

Но я в буквальном смысле обалдел. В своей жизни я не видел женщины красивее. Но более всего поражали ее карие глаза, предельно ясные и чуть задумчивые, и густые каштановые волосы.

— Давай бинокль сюда, пусть Генка посмотрит!

— Подожди, — отмахнулся я. Необычное спокойствие вливалось в меня, когда я глядел на Анну. Юные близнецы были ничто по сравнению с нею, чахлые травинки рядом с розой.

Между тем палуба краболова стала наполняться людьми. Выбежала стайка девушек в белых тюрбанах на голове. Глядя на нас, они заговорили. Согнувшись, быстро прошел по палубе длинный тощий старик с запавшими черными глазами. За ним из непонятных глубин «Никитина» вышел толстый мордатый парень с заспанными глазами. Он их протер своими кулачищами, потом подпрыгнул, наверное, метра на полтора вверх и радостно заорал:

— Новую толпу привезли! Эй вы, на «Дербенте», здоровеньки булы!

А мы на «Дербенте» хмуро молчали. Нас было около сотни сезонников с разных концов страны.

Потом этот развеселый парень, как-то приплясывая, пританцовывая, подкатил к Анне и заговорил с нею. Она отвечала ему кратко, я не мог слышать, что именно, но по ее лицу понял — холодно и даже резко. «Так ему и надо», — со злорадством подумал я и нехотя оторвал бинокль от глаз, передал его Генке. Между бортами краболова и нашего пассажира оставалось метров двадцать. Еще немного, и сожмутся многотерпеливые кранцы, заскрипят и застонут, словно жалуясь на свою трудную судьбу.

— Ну как, Генчик? — спросил Костя.

Генка неопределенно махнул левой рукой, но продолжал внимательно рассматривать Анну и через минуту пробормотал:

— А ежели разобраться, все они одним миром мазаны…

Далее он сказал грубое слово, Костя разозлился и силой вырвал у него бинокль.

— Дурак, не меряй всех на один аршин. Ежели тебя твоя Нинка предала и ты завихрился сюда, где раки зимуют, это не значит, что и все такие!

— Им нельзя верить, — убежденно сказал Генка и даже заскрипел зубами от нахлынувшей злости.

— В дых получишь, если скажешь о ней еще раз дурное! Понятно?

— Ребята, не ссорьтесь, — сказал я. — Вон матросы уже штормтрап налаживают. Пошли в каюту за вещами.

— Иди, Сергеич, с Генкой, — сказал Костя. — Управитесь без меня, а я ею буду любоваться.