Владимир Ерогодский - Метаистория. Акт 1

Очнувшись, я увидел рыдающую женщину, мою мать, склонившуюся надо мной. Мне было очень плохо: лихорадка, жар, головная боль, дикий кашель – все эти симптомы вряд ли кто-то назовет приятными, а для маленького ребенка это сущий ад. Сам не знаю почему, я плакал, наверно это единственное что оставалось, говорить я не мог, и с этими детскими слезами выходило все невысказанное. Крупные горячие капли из глаз матери падали мне на щеки и губы, соленый иссушающий привкус во рту доводил предсмертную агонию до критической точки. Но вдруг смерть, бесшумная и нежная как трепет крыльев бабочки, будто коснулась моего лба, и жизнь оборвалась; лишь только легкость и спокойствие. Так неизвестная болезнь за три дня нещадно испепелила тело земного мальчика дотла, а я переродился. Странно, что я помню это, несмотря на то, что память должна была быть стерта. Замечу, что все кому я впоследствии рассказывал свою историю, лишь смеялись и просили оставить свои сказки для других. Это меня расстраивало, и я перестал говорить об этом. Со временем все это казалось вздором даже мне самому, и я просто жил дальше, не посчитав нужным хранить это незначительное воспоминание.

Между прочим, перемещаться пешком в городе, на удивление идеально ровном и симметричном, не пришлось; система передвижения была самая, что ни на есть интересная. Улицы, сходящиеся от концов к центру, пересекались равноудаленными кольцевыми улицами. Ступив на первое внешнее кольцо, меня как будто подхватил поток, бесконечно гоняющийся по кругу, с которого нужно лишь спрыгнуть в нужный момент, чтобы войти в город с нужной стороны. Казалось, я существую одновременно в каждой точке это кольца, изображение города была панорамным. Сойдя на какой-то случайной улице, я вновь оказался в потоке, который то приближался к центру, то отдалялся от него. Не смотря на то, что улица не имела форму кольца, не замыкалась, отличий не было вовсе. В самом центре я заметил архив, железную пирамиду грандиозных размеров и поспешил отделиться от потока. Надпись на входе гласила:

Блуждая в вечности и делая явь сном,

Фатум и Хаос в бесконечном танце,

Рождая мир и погибая в нем,

Бредут с тобой в предвечном декадансе

В комнате с мокрыми каменными стенами за письменным столом сидел человек с закрытыми глазами и, макая перо в чернильницу, что-то писал. Свет факелов тускло освещал стеллажи, на которых очень аккуратно были разложены книги и манускрипты. Нужно сказать, что стеллажей было три, а книги на них были распределены по определённому принципу. На левом, располагались огромные черные книги с белыми винтажными узорами на переплетах. По центру, аккуратно положенные друг на друга, пергаментные манускрипты. Правый стеллаж отличался от других: книги на верхней его части, как и на остальных, стояли вертикально, а на нижней лежали горизонтально друг на друге за малой надобностью. Только остановившись перед столом, я понял, что перемещался внутри Архива с помощью потоков. Это очень сильно меня удивило, поскольку внутри помещений перемещаться невозможно… И начал придумывать, что ответить писцу, если тот спросит, как я это сделал. Но прикинув, решил, что для него это выглядело как обычно перемещение.

– Архивариус! – позвал я, но от ответа не последовало, – Архивариус!

– Приветствую! Аэтернус! – стены затряслись, откуда-то сверху донесся голос, – Что будет угодно?

– Книгу Жизни вселенной №400 000 000 000 167, альманах ответов, постулат Аннорум , – меня терзали сомнения, я уже давно хотел попросить ещё одну книгу, но все никак не решался, не решился и сейчас, боясь вызвать подозрения. – Все.

С одного стеллажа плавно выехал большой черный том, с вырезанным у корешка прямоугольным куском, с другого один из свитков, и маленькая книжка с последнего. Они ненадолго зависли в воздухе, полетели в сторону появившегося рядом стола и мягко опустились на него. Любопытство боролось со страхом, я сидел за столом и водил пальцами по книгам, боясь открыть их и увидеть не то, что нужно. Собравшись с силами, я открыл самую большую книгу, где то ближе к концу, нужно сказать, что они всегда открывались на нужной странице. Листая страницы, целые, несмотря на вырез, бегло просматривал написанное; с каждым перевернутым листом, как сладким соком, все больше наполнялся радостью. Везде было одно и то же; сомнений не было, мир зациклен. Повернув книгу обратной стороной, уронил на стол, от удивления: В заднем конвакуме – полости для вставки свитка, что-то было. Это было странно, но время поджимало, раздумывать было некогда, и я начал открывать. Постучав два раза пальцем по задней части книги, уже занес палец для третьего удара, но, остановленный мыслью о возможной ловушке, отдернул его. Несколько мгновений прошло в раздумье, но убедившись в отсутствии выбора, я зажмурил глаза и ударил. Сначала палец, а за ним вся кисть погрузились внутрь книги, поверхность которой стала чем-то похожа на жидкость. Ничего необычного не произошло, это меня успокоило. Пошарив по дну, я нащупал скомканную бумагу, схватил её и выдернул руку. Вслед за ней мелкими каплями вылетела черная жидкость, превратилась в пыль и исчезла. Развернул клочок бумаги, похожий на кусок свитка, увидев надпись: «…в новой ложной вселенной», тут же положил его в карман, не успев до конца обдумать, зачем он мне нужен. Схватил со стола манускрипт и вставил его в образовавшуюся полость. Черная масса заглотила пергамент, казалось, что он тает, растворяясь в кислоте. Когда поверхность книги вновь затвердела, взял книжку поменьше и приставил к вырезу; зеленый огонек похожий на сварку пройдя по местам стыка, исчез, не оставив не малейшего намека на то, что книга составлена из двух.