Клод Фаррер - Дом Людей Живых

Шарль-Андре Нарси, патентованный капитан Главного Штаба, скончался 21 декабря 1908 года, тридцати трех лет .

Я взял похоронный реестр и спрятал его под моими лохмотьями.

Я ухожу.

Этот дом был домом Шарля-Андре Нарси, который умер. Мой дом где-нибудь в другом месте, очевидно.

Я ухожу.

На улице я начинаю торопиться и прихрамываю, потому что устал.

Что это? Улица не совсем пустынна. На тротуаре, напротив, кто-то стоит неподвижно и смотрит на дверь — смотрит, не отрываясь…

Элегантная женщина. На ней костюм светлого сукна. Ее руки скрыты в широкой горностаевой муфте… Глаз ее я не вижу.

Я узнал ее: это она — Мадлена. Я узнал ее сразу. Но ведь я умер, не правда ли? И кроме того, я стар — так стар…

Нет. Я не взволнован. Совсем не взволнован. Я только изумлен.

Все равно, я подойду к ней. Из любопытства. Вот она. Ее глаза не могут оторваться от убранной трауром двери. И я вижу… Что такое? Она плачет, плачет крупными слезами, безмолвными и тяжелыми… Она плачет… Вот как? Этого я не предвидел. Очевидно, слезы женщины… Тем не менее… Что же делать? Я колеблюсь минуту. Я приближаюсь:

— Мад…

Она внезапно вздрагивает, заметив меня. Резким движением вытирает свои щеки муфтой, потом, пошарив в этой муфте, бросает мне несколько су и убегает.

Я тоже ухожу.

Теперь не может быть никаких сомнений. Я мертв. Более мертв, быть может, чем другой, труп которого я продолжаю видеть в гробу, — труп жестоко разложившийся.

Более мертв, чем он, потому что он не знает, что мертв, тогда как я…

Его не оплакивал никто. Это меня оплакивали. Это для меня были цветы, мундиры и молчание в толпе, для меня были взгляды, прикованные к гробу, на котором мои аксельбанты, мои ордена и мое оружие. Это для меня столько незнакомых людей месят теперь грязь на кладбище…

Мне тоже нужно быть там — с ними…

Красное небо стало фиолетовым, цвета траура. Платаны бульвара, лишенные листвы, простирают к этой пламенеющей ткани черное кружево своих нагих ветвей. В зените — бездонная прозрачная глубина цвета изумруда…

Быть может, есть все же что-нибудь там, за гранями смерти?

Но я не верю в это. Нет! Невозможно. Я вижу слишком ясно этот труп в гробу…

Много народа собралось вокруг моей могилы. Много, почти столько же, как перед моим домом сейчас. Кладбище так близко от города…

Когда я пришел, все было кончено. Я слышу глухой стук земли, падающей на гроб, уже наполовину засыпанный. Я шел слишком медленно. Это потому, что так устал… И эта земля, которую бросают в яму, — я чувствую, как она наваливается всей тяжестью на мою грудь… Шесть футов земли! Я не думал, чтобы это было так, так тяжело…

Все кончено. Все уходят. Могила засыпана. Я не ухожу Зачем? Отныне мой дом здесь…

Теперь все написано.

Я положил мой карандаш на каменный стол — на мою надгробную плиту, где я читаю выгравированные буквы моей эпитафии. Я положил мой карандаш, исписанный почти до конца, и закрыл реестр с черной каймой, все страницы которого до последней покрыты моими тесными каракулями.

Все написано. Нужно было написать все, чтобы мужчины и женщины, которые не знают и которым угрожает опасность, знали и могли защитить себя. Нужно было написать, потому что язык мой связан, парализован, превращен в камень во рту у меня…

Вы, которые прочли, вы теперь знаете. Ради вашего Бога, не сомневайтесь! Поймите! Поверьте…

Солнце уже низко. Наступает вечер, мой последний вечер. Да, сейчас я умру. Моя жизнь исчерпана до конца. Лампа гаснет, потому что в ней нет больше масла.

Я разбираю мою эпитафию, выгравированную на этом длинном полированном камне, который служил мне столом и на который я еще опираюсь:

« Здесь покоится Шарль-Андре Нарси, родился 27 апреля 1876 года, умер 21 декабря 1908 года ».

21 декабря 1908 — или 22 января 1909…

Сегодня 22 января 1909 года. Ибо ровно месяц — нет, даже не месяц, месяц без одного дня, — как я нахожусь здесь, на этой могиле, и ожидаю смерти — моей второй смерти.

Месяц. Я смотрю на камень, смотрю этими глазами, которые неумолимо продолжают видеть. Я смотрю… В неподвижном гробу остался уже только скелет. Скелет голый. На костях, уже запыленных, сохранилось еще письмо полковника-директора артиллерии, письмо, которое еще можно прочесть и которое по ошибке похоронили вместе со мною.

Да, скелет, уже покрытый пылью. Больше ничего. Как мог бы я продолжать жить дальше, — я, который в конце концов ничто более, как этот скелет там и эта развалина здесь, рухнувшая на эту могилу? Невозможно! К счастью, невозможно…