Клод Фаррер - Дом Людей Живых

Вне себя от изумления, я натянул поводья своей лошади, которая сразу остановилась.

— Как «вот и все»? Но позвольте!.. А ваш супруг? Вы, конечно, объяснили ему свое отсутствие в течение сорока восьми часов? Вы мне двадцать раз говорили, что он вам не позволяет даже съездить в Марсель без уважительной причины?

И действительно: нужны были бесконечные разговоры для того, чтобы отвоевать несчастные две ночи, которые мы провели вдвоем за шесть или семь недель.

Но она нервно ударила стеком обеих лошадей, которые поскакали вперед.

— Ну, да! Это забавнее всего. Я объяснила мужу, прежде чем уехать… но я не помню ни одного слова из того, что я ему объясняла.

— Но когда вы вернулись? Я полагаю, он вас расспрашивал о вашем путешествии?

— Да, он мне сказал, слово в слово, — каким-то чудом я это помню, — «Довольна ли ты? Все устроилось, как ты хотела?» Я инстинктивно ответила: «Я очень довольна». И он не настаивал больше.

— Но самое путешествие? Ваш приезд в Болье? Где вы были, когда сошли с поезда?

— Где? В городе, разумеется…

— «Разумеется»! Непохоже что-то, чтоб вы были в этом уверены!

— Да… и все-таки… Но я так смутно вижу все это… Как будто огромный, черный провал в моей памяти… И даже хуже: когда я пытаюсь заглянуть в этот провал, у меня болит здесь… и здесь…

Она прикоснулась пальцем к своему виску, потом к нижней части лба, между бровями. И когда я снова начал допытываться, пристально глядя в ее глаза, она вдруг расплакалась, крупными, тяжелыми слезами.

И я позабыл обо всем, осушая эти слезы своими поцелуями.

Потому что я ее любил…

Какая насмешка в том, что я пишу здесь это слово — «любил» — и какой ужас!

И все же, так нужно, чтобы все мужчины и все женщины поняли… чтоб поверили…

Да, я ее любил.

Может показаться странным и невероятным, чтобы человек любил женщину, которую он встретил один раз днем и один раз при лунном свете, которую он нашел прекрасной и сказал ей об этом, которую он пожелал, домогался и обладал…

Но вы все, мужчины и женщины, спросите свою память, вспомните! Вы так же встречали друг друга, желали, домогались, обладали. И сначала, в самом деле, не любили друг друга. Ваше желание было только любопытством. Сплетая ваши руки в первом объятии, вы думали: «наверно, это объятие также и последнее». И часто оно и было последним объятием.

Однако, иногда — вспомните! — вкус поцелуев, которыми вы обменялись, оставался у вас на губах. Мимолетное приключение становилось капризом. Иногда бывало и так, что каприз переходил в связь. Сначала вы думали: «столько ночей, сколько я захочу, столько ночей, сколько она захочет». Потом, наконец, — вспомните вы, все! — «столько ночей, сколько жизни»…

Я знаю, я знаю. Это — мечта, а мечты недолговечны. Тело устает скоро, и дух еще скорее, чем тело. Желали друг друга на всю жизнь, а спустя шесть месяцев изменяют, ненавидят, забывают один другого. Я знаю. Но не все ли равно? Желали друг друга на всю жизнь искренне. Искренне верили, что отныне будут одним существом. И от всего сердца предпочли бы умереть сами, чем видеть смерть другой половины самого себя.

Вспомните вы все, мужчины, вспомните, чтобы понять…

Итак, это был вечер — вечер 21 декабря 1908 года, моего последнего дня. И я был в ущелье со странным именем Мор де Готье. У меня вырвался крик, полный ужаса:

— Мадлена!

Это была она: Мадлена, моя возлюбленная, — одна, пешком, в этой пустыне, темной ночью, — Мадлена, бегущая по зарослям, под зимним дождем, в городском платье, в пяти лье от своего дома…

И, казалось, она не слыхала, так же, как не видала. И она удалялась, быстрыми шагами, по пустыне…

В продолжение секунд я был парализован изумлением, мое сердце остановилось. Потом оно начало биться с безумной силой. Одним прыжком я вскочил на ноги и пустился преследовать убегавшую.

Она спустилась по склону котловины, которая разделяет второй и третий перевалы. Поверх них я видел только белое пятно горностаевого воротника.

Я пустился бегом.

Но внезапно почва исчезла у меня под ногами. Скала под ковром поросли была глубоко взрыта множеством расщелин, подобных той, в какую сейчас попала моя лошадь. Я свалился в свою очередь. Поднимаясь, я увидел белое пятно горностаевого воротника уже далеко…

Я снова закричал изо всех сил:

— Мадлена!

Но она меня не слыхала. Теперь я видел на вершине третьего перевала таинственный силуэт, который пять минут тому назад я заметил на вершине первого. Он только не так четко выделялся на более темном небе…