Елена Асеева - Лан-Эа, властитель небес. Том второй

– Я тороплюсь, пречистый гуру, – молвил я, слыша, как более гулко затопал позади копытами кондрык, определенно, приближаясь ко мне. Что-то случилось, Ананта Дэви прилетает не на взлетно-посадочную полосу? – добавил я теперь и более шумно, испугавшись, что тогда, однозначно, не успею его встретить, ибо он не редкостью выдавал указание приземляться вайтэдромам сразу на воду.

– Во-первых, – весьма назидательно проронил Ковин Купав Кун еще толком не подойдя ко мне и, вероятно, желая сдержать мою порывчатость. – Почему вы без сопровождения, вновь не предупредили ордынского старшину о своем перемещении. Намедни мы о чем с вами толковали, хотите дабы я немедля свернул сии ваши сюрпризы? – порой тархович так говорил со мной, полагая, что я до того достаточно дорос, вроде как стращая собственной авторитарностью. Но я почитай переставший ныть, теперь сменив тактику влияния на окружающих меня созданий, в любом случае эту власть и влияние оставил в своих руках. Посему незамедлительно качнув головой, мельком кинул взгляд на стоявшего, шагах в десяти от меня, Дона, прося его о заступничестве. Ибо последний так сказать тайный наш побег с Чё-Лингом в Эрид на кондрыке (так как это было самое любимое мое средство перевозки) закончился тем, что вмале за нами прилетела крсна, и низко зависнув над лесной далью, пульнула снотворное не только в кондрыка, но и нас. Я не помнил, как нас доставили обратно в поселение, но какое-то время не видел Чё-Линга, позднее узнав, что его в наказание Ларса-Уту отослал в Эриду, лишив права общения со мной. О моем безрассудстве было мне тогда высказано не только пара-митрой, но и пречистым гуру. И я был также, и впервые столь сильно наказан, або меня лишили прогулок, купания в океане, и даже даятеситя… Право молвить, спустя двое суток меня простили…

– Пречистый гуру, – торопливо вставил ордынский старшина, и, сделав в мою сторону приличное количество шагов, словно подпер, не давая убежать. – Чичас тутова будят стремлеты, пущай Праджапати отбывает, абы мы его ей-ей в сиг догоним, – он это сказал, потому как в отличие от иных позволял мне ребячится. Иноредь и вовсе вроде отпуская из поля видимости, а после в единый миг нагоняя и пристраиваясь сзади.

– Помолчите, ордынский старшина, – достаточно сурово молвил Ковин Купав Кун и, наконец-то, подойдя ко мне, остановился напротив. И Дон, враз качнув низко голову, замер на месте, точно пытаясь, стать похожим на следующих за тарховичем и на приличном удалении тарайцев, за весь срок моего пребывания на Пятнистом Острожке и желании с ними заговорить так и не проронивших ни слова в ответ, в чем я опять подозревал их немоту.

– Касаемо сопровождения это одно, а, во-вторых, сей ночью на виомагам, кой перевозил Ананта Дэви и негуснегести в Медуницу, прибыл амирнарх, – продолжил свои наставления главный дхисадж, вызывая во мне особое волнение. Поелику я услышал, как сдержал поступь кондрыка Чё-Линг и тихонько свистнул, подзывая меня, вероятно, не желая встречаться и выслушивать от тарховича. – Вам предстоит серьезный разговор, ваше великолепие, понеже лучшим будет дождаться прилетающих в поселении, – дополнил он, тем вводя меня еще в большую тревогу.

Абы за последние колоходы я, так-таки, привык к спокойной жизни, в том числе и в Веж-Аруджане, и сейчас намечаемая беседа, как оказывается не столько даже учеба, вызвали во мне беспокойство, которое незамедлительно отразилось на моем лице, а после и в вопросе:

– Что-то случилось?

– Да, но поколь я не стану предварять сей разговор, – отозвался Ковин Купав Кун и я, взглянув на него внимательней увидел не только, как колышутся на его голове длинные голубовато-розовые перья с красными полосами по поверхности и бело-розовой аурой сияния на кончиках, указывая на волнение, но и пролегла по коже лба нитевидная паутинка-морщинка словно поддерживающая на себе край третьего глаза, и вовсе символизирующая его расстройство. И узрев эти противоречивые чувства тарховича, я внезапно ощутил, как сильно он мною дорожит, любит, беспокоится, на самую толику захлебываясь теми же чувствами… Теплыми, доверительными оные у нас с ним сформировались за сей срок. Посему и сам, страшась того, что может оборвать это мое правящее спокойствие, рывком сошел с места, и, раскинув в стороны руки, крепко прижался к нему, негромко и весьма нервно проронив:

– Пречистый гуру, я вас так люблю, вы мне так дороги…

Рука тарховича нежно огладила мое правое плечо и прошлась по спине, он и сам слегка наклонил голову, да улыбнувшись полными вишневыми губами, убирая из голоса любую властность, мягко произнес: