Даниил Кислевский - Первый год. Чужая эра

– Уже неважно…

Михаил стал комендантом Башни пять месяцев назад. Формально он удовлетворял всем условиям, которые экстренный комитет Железногорска выдвигал к комендантам – имел в прошлом, еще в РФ, воинское звание, знал иностранный язык, работал на руководящей должности… И всем было плевать, что звание он получил в учебке, язык знал по фильмам и песням, а руководил до этого лишь однажды, три месяца проработав в должности начальника охраны некрупного нефтяного предприятия. Ведь Михаил по всем индикациям выдавал самые чистые показатели мозговых волн. А значит, не сорвется, не сломается, не предаст. Значит, можно доверять больше, чем себе. Значит – командир.

– Готово, Михал, – пробасил старший инженер, вытирая пот с лица и протирая грязной рукой уставшие от сварки глаза. – Принимай работу.

И в качестве доказательства легко, осторожно пнул массивную стальную дверь ногой.

Старшего инженера, дядю Колю, комендант не любил. За то, что тот Михаила никогда ни во что не ставил, за его хамское поведение, за известную всем двойную судимость, за фамильярность… За историю про изнасилование, так и не раскрытую. Много за что. Но больше всего не нравился ему инженер потому, что он, дядя Коля, разбирался в технике лучше всех, и вся инфраструктура держалась на нем. А значит, он был важен. Сам старший инженер об этом прекрасно знал, а потому все время переступал черту.

Но и это – уже неважно. Михаил устало кивнул. Повернулся назад. За его спиной стояла почти вся экстренная группа – вахтеры, охрана, санитары. Почти все при оружии, все нервные. Многие курили, наплевав на запрет и на то, что вытяжки уже почти не работали. Время от времени у кого-то раздавалась пара сигналов с датчиков, но звук тут же пропадал. Все смотрели поверх невысокого Михаила в сторону большой серой двери.

Комендант тоже повернулся на дверь. Прямо над ней висели уродливые кишки центральной кабельной системы. Все знали – дальше они уходят вниз, в темноту, проходят по всем этажам и входят в большой основной генератор, надежно забранный в подвальном бункере. В Башне не было возможности поднять его наверх, на штаб-этаж, и это всегда было поводом для обсуждений, ругани, бессмысленных проектов по переносу. Но сейчас это уже было неважно.

Генератор был неприступен. Кто-то когда-то, видимо, во время неоконченных попыток реставрации, установил его там вместе с впечатляющим запасом топлива, да так и оставил. Он был в идеальном состоянии, когда Башню начали использовать по ее последнему назначению, и он идеально работал и сейчас. При полной заправке он в одиночку мог снабжать Башню энергией почти неделю. Выхлопы от него отводились по канализации на добрых полкилометра на север. Чтобы подойти к нему, к сердцу Башни, нужно было преодолеть сложную сеть лабиринта подвала, открыть три тяжелых двери, а после установки оборудования еще и пройти процедуру идентификации. Обесточить защиту снаружи было невозможно. Управлялся он вручную или с терминала в штабе.

Но этот идеальный, совершенный, мощный агрегат со штабным этажом через всю высь Башни соединяли обыкновенные силовые кабели, во многих местах даже не забранные в стены, беззащитно висящие. Это напоминало аппарат искусственного жизнеобеспечения, который находился в соседней от больного комнате: любой запнется, вырвет провод – и всё. Была, конечно, страховка – несколько мелких генераторов на последних этажах. Они в любую минуту были готовы подхватить эстафету, но даже и близко не могли тягаться в мощи со своим старшим собратом. И хватит их, чуть что, совсем ненадолго.

Михаил думал об этом мощном колотящемся сердце, и предполагал, что все те, кто сейчас стоит рядом, тоже думают об этом. О том, что будет, если сердце остановится. Возможно, так оно и было. Возможно, именно поэтому мерзкий писк датчиков врывался в тишину все чаще.

– Вахтеры остаются здесь. Остальные – в штаб! Захватите из бара ящик… чего-нибудь! – придавая своему голосу несвойственные ему басовитые нотки, гаркнул Михаил и пошел через толпу.

Процессия шла по коридору, поднимаясь на предпоследний этаж. Из боковых коридоров и комнат их провожали взглядами мужчины, женщины, дети – все собранные для эвакуации. Все пространство вокруг было заполнено вещами, тихим шепотом, плачем, неуверенным смехом, лязгом двигаемых вещей, возней собак.

Михаил шел и сгорал со стыда. Ему казалось, что каждый из тех, кто сейчас смотрит ему вслед, винит его. Будто это он, комендант, виноват в том, что не будет вертолетов, что генератор внизу, а не в штабе, что оружия мало, а умеющих с ним обращаться еще меньше. И что кто-то оттуда, снаружи, вторгся в радиоэфир и услышал переговоры с пилотом. От этого ощущения Михаил нервничал и начинал ненавидеть себя и всех вокруг. Ему хотелось развернуться и закричать, ткнуть в каждого пальцем, сказать им все, что он о них думает…