Рэй Брэдбери - Машина до Килиманджаро

- Сколько миль из нее можно выжать? - спросил он.

- Пока не знаю.

- Ничего ты не знаешь, - сказал он.

- Первый раз еду, - сказал я. - Съезжу до места, тогда узнаю.

- И чем же такую штуку заправлять?

Я промолчал.

- Какое ей нужно горючее? - опять спросил он.

Я мог бы ответить: надо читать до поздней ночи, читать по ночам год за годом, чуть не до утра, читать в горах, где лежит снег, и в полдень в Памплоне, читать, сидя у ручья, или в лодке где-нибудь у берегов Флориды. А еще я мог сказать: все мы приложили руку к этой машине, все мы думали о ней, и купили ее, и касались ее, и вложили в нее нашу любовь и память о том, что сделали с нами его слова двадцать, двадцать пять или тридцать лет тому назад. В нее вложена уйма жизни, и памяти, и любви - это и есть бензин, горючее, топливо, называй как хочешь; дождь в Париже, солнце в Мадриде, снег на вершинах Альп, дымки ружейных выстрелов в Тироле, солнечные блики на Гольфстриме, взрывы бомб и водяные взрывы, когда выскакивает из реки рыбина, - вот он, потребный тут бензин, горючее, топливо; так я мог бы сказать, так подумал, но говорить не стал.

Должно быть, охотник почуял, о чем я думаю - глаза его сузились, долгие годы в лесу научили его читать чужие мысли, - и он принялся ворочать в голове мою затею.

Потом подошел и... вот уж этого трудно было ждать! Он протянул руку... и коснулся моей машины.

Он положил ладонь на капот и так и стоял, словно прислушивался, есть ли там жизнь, и рад был тому, что ощутил под ладонью. Долго он так стоял.

Потом без единого слова повернулся и, не взглянув на меня, ушел обратно в бар и сел пить в одиночестве, спиной к двери.

И мне не захотелось нарушать молчание. Похоже, вот она, самая подходящая минута поехать, попытать счастья.

Я сел в машину и включил зажигание.

"Сколько миль из нее можно выжать? Какое ей нужно горючее?" - подумал я. И покатил.

Я катил по шоссе, не глядя ни направо, ни налево, так и ездил добрый час взад и вперед и порой на секунду-другую зажмуривался, так что запросто мог съехать с дороги и перевернуться, а то и разбиться насмерть.

А потом, около полудня, солнце затянуло облаками, и вдруг я почувствовал - все хорошо.

Я поднял глаза, глянул на гору и чуть не заорал.

Могила исчезла.

Я как раз спустился в неглубокую ложбину, а впереди на дороге одиноко брел старик в толстом свитере.

Я сбросил скорость, и, когда нагнал пешехода, машина моя поползла с ним вровень. На нем были очки в стальной оправе; довольно долго мы двигались бок о бок, словно не замечая друг друга, а потом я окликнул его по имени.

Он чуть поколебался, потом зашагал дальше.

Я нагнал его на своей машине и опять сказал:

- Папа.

Он остановился, выжидая.

Я затормозил и сидел, не снимая рук с баранки.

- Папа, - повторил я.

Он подошел, остановился у дверцы.

- Разве я вас знаю?

- Нет. Зато я знаю вас.

Он поглядел мне в глаза, всмотрелся в лицо, в губы.

- Да, похоже, что знаете.

- Я вас увидал на дороге. Думаю, нам с вами по пути. Хотите, подвезу?

- Нет, спасибо, - сказал он. - В этот час хорошо пройтись пешком.

- Вы только послушайте, куда я еду.

Он двинулся было дальше, но приостановился и, не глядя на меня, спросил:

- Куда же?

- Путь долгий.

- Похоже, что долгий, по тому, как вы это сказали. А покороче вам нельзя?

- Нет, - отвечал я. - Путь долгий. Примерно две тысячи шестьсот дней, да прибавить или убавить денек-другой и еще полдня.

Он вернулся ко мне и заглянул в машину.

- Значит, вон в какую даль вы собрались?

- Да, в такую даль.

- В какую же сторону? Вперед?

- А вы не хотите вперед? Он поглядел на небо.

- Не знаю. Не уверен.

- Я не вперед еду, - сказал я. - Еду назад.

Глаза его стали другого цвета. Мгновенная, едва уловимая перемена, словно в облачный день человек вышел из тени дерева на солнечный свет.

- Назад...

- Где-то посредине между двух и трех тысяч дней, день пополам, плюс-минус час, прибавить или отнять минуту, поторгуемся из-за секунды, - сказал я.

- Язык у вас ловко подвешен, - сказал он.

- Так уж приходится, - сказал я.

- Писатель из вас никудышный, - сказал он. - Кто умеет писать, тот говорить не мастер.

- Это уж моя забота, - сказал я.

- Назад? - Он пробовал это слово на вес.

- Разворачиваю машину, - сказал я. - И возвращаюсь вспять.

- Не по милям, а по дням?

- Не по милям, а по дням.

- А машина подходящая?

- Для того и построена.

- Стало быть, вы изобретатель?

- Просто читатель, но так вышло, что изобрел.

- Если ваша машина действует, так это всем машинам машина.