Лариса Хващевская - Последнее хокку. Сборник рассказов

Стараясь вызывать в себе человеколюбивые чувства, Майко выполнила ее просьбу.

– Обои, – вид у Гелы был действительно испуганный.

– Ну, – Майко села напротив.

– Другие.

– Гела, не зли меня!

– У меня в квартире другие обои. Я встаю утром. Не сразу заметила.

«У тебя заметишь», – хмыкнула про себя Майко, зная, что каждый сантиметр площади в Гелиной квартире был чем-то занят. Она пыталась вспомнить обои в квартире у Гелы, но не смогла.

– А потом вдруг чувствую, что что-то не то. И понимаю.

– Гела, ты в летнем лагере, наверно, лучше всех страшилки рассказывала! Ну, что? Цвет? Фактура?

– Вообще другие. Белые с какими-то крапинками. Я бы такие ни за что не купила, – взвизгнула Гела и закурила.

– Гела, – Майко сдерживалась из последних сил. – У меня дела. Иди домой.

– Я боюсь. Пойдем со мной.

Майко внимательно взглянула на Гелу. Если она притворялась, то очень искусно.

Квартира Гелы действительно представляла собой полную противоположность японской скромности жилища Майко. Она была до отказа заставлена мебелью, нужной и не нужной.

– Любуйся, – Гела кивнула на стену.

По правде сказать, Майко совсем не помнила, какими обои были раньше. Но то, что она увидела, заставило ее похолодеть от смутного предчувствия. Обои были почти белые с бледными странными рисунками: не то точки, не то черточки. Она подошла ближе и тронула их рукой. Они были чуть шероховатые, похожие на те, что Майко совсем недавно видела во сне. Она без сил опустилась в кресло.

– Что скажешь? – голос Гелы подозрительно дрожал.

– Зачем ты это делаешь? – тихо спросила Майко.

– Что именно? Ты что думаешь, – дошло до Гелы, – что я сама это сделала?

Изумление Гелы было натуральным. И несмотря на то, что у Гелы было своеобразное представление о хорошем и плохом, Майко все-таки верила, что на подобные сумасшедшие поступки Гела не способна. Или способна?

Гела тем временем, плеснув себе коньяку, умело выпила его и протянула рюмку Майко. Та не сопротивлялась. Тепло моментально разлилось по телу. И произошедшее не казалось уже таким пугающе странным.

– Ты знаешь, я пойду, пожалуй.

Майко встала:

– Я не знаю, что сказать.

– Майка, – Гела вцепилась ей в рукав. – Меня хотят свести с ума. Ты это понимаешь?

– Кто? Враги? Интервенты? – вяло поинтересовалась Майко.

– Не знаю! Но кто-то же должен был это все подстроить.

– У кого есть ключ от твоей квартиры?

– Ни у кого.

– Хорошо. Спрошу иначе. Этот новый …как его? Миша?

– Паша.

– Паша ночевал у тебя?

– Ну, да. Что же нам в машине встречаться?

– Я сейчас не о моральной стороне вопроса. Вот и подумай, зачем ему твой ключ и зачем ему сводить тебя с ума.

Издательство по-прежнему не просто не отвечало, а подозрительно молчало. И Майко решила поехать туда сама. Погруженная в мысли о происходящих странностях, Майко пересаживалась с поезда на поезд. Ее станция временно была закрыта, и Майко вынуждена была добираться окольными путями.

Она думала о словах Марата и не видела разумного объяснения. Вдруг Майко остановилась как вкопанная. На нее тут же налетели сзади, раздались возмущенные возгласы, но Майко не реагировала. Здания, дорогу к которому, ей казалось, она довольно хорошо знала, не оказалось. Ну, то есть дома были, вполне узнаваемые. Но здание, в котором размещалось издательство, исчезло. Не было и таблички. Не хватало еще заблудиться! Или у меня начались провалы в памяти? Майко вернулась и прошла по другому переулку. На всякий случай она еще раз позвонила.

– Неправильно набран номер, – любезно равнодушно сообщил женский голос.

Первой мыслью было позвонить Марату. Но Майко передумала: «Что я ему скажу? Привет, Марат. Ты знаешь, пропало здание издательства вместе с издателем кстати». Тут никакие дружеские отношения не помогут. Майко никогда не курила, но сейчас ей отчаянно захотелось это сделать. Сама не зная зачем, она открыла сумку и вдруг увидела белый прямоугольник бумаги. «Геннадий Михайлович Ольшанский». Вот, пожалуй, с кем она могла поговорить.

Квартира у Геннадия Михайловича оказалось довольно уютной. Без модного металла и синтетики. Добротная мебель явно из настоящего дерева, солидный письменный стол, за которым хозяин, видимо, проводил много времени. И над столом миниатюра с японскими иероглифами: «Усо мо хобэн». «Ложь во спасение», – перевела Майко.

Геннадий Михайлович протянул ей чашку с горячим чаем, очень душистым, умело заваренным.