Рэй Брэдбери: Пустыня

-- Этот дом Уилл построил там для меня, -- сказала Джейнис. -- Как посмотрю, легче на душе. Вчера, когда я оставалась на минутку одна и меня одолевал страх, я каж-дый раз вынимала эту карточку и смотрела.

Они не сводили глаз с фотографии, разглядывали уют-ный дом, что ждал за шестьдесят миллионов миль отсюда -- знакомый и все же незнакомый, старый и совсем новый, и справа теплый желтый прямоугольник -- это светится окно гостиной.

-- Молодчина Уилл. -- Леонора одобрительно кивну-ла. -- Он знает, что делает

Они допили коктейль. А по улице все бродили оживлен-ные толпы приезжих, и падал, падал с летнего неба нетающий снег.

Они накупили в дорогу уйму всякого вздора -- пакетики лимонных леденцов, журналы мод на глянцевитой бумаге, тонкие духи; потом взяли напрокат две гравизащитные куртки -- наряд, в котором стоит коснуться едва заметной кнопки на поясе -- и порхаешь, как мотылек, бросая вызов земному притяжению, -- и, словно подхваченные ветром цветочные лепестки, понеслись над городом.

-- Все равно куда, -- сказала Леонора. -- Куда глаза гля-дят.

Они отдались на волю ветра, и он понес их сквозь лет-нюю ночь, полную яблоневого цвета и оживленных приго-товлений, над милым городом, над домами их детства и юности, над школами и улицами, над ручьями, лугами и фермами, такими родными, что каждое зерно пшеницы было дороже золота. Они трепетали, точно листья под жарким дуновением ветра, что предвещает грозу, когда в горах уже сверкают летние молнии. Под ними в полях белели пыльные дороги -еще так недавно они по спирали спускались здесь на блестящих под луной стрекочущих вертолетах, и дышали ночной прохладой на берегу реки, и с ними были их люби-мые, которые теперь так далеко...

Они парили над городом, уже отдаленным, хоть они пока не так высоко поднялись над землей; город уходил вниз, словно черная река, и вдруг, точно гребень волны, вздымался свет живых и ярких огней... и все же город был уже недо-сягаем, уже только видение, затянутое дымкой отчужден-ности; он еще не скрылся навсегда из глаз, а память уже в тоске и страхе оплакивала утрату.

Покачиваясь и кружа в воздухе, они украдкой загляды-вали на прощание в сотни родных и милых лиц, которые проплывали мимо в рамах освещенных окон, будто уноси-мые ветром; но это само Время подхватило их обеих и несло своим дыханием. Они всматривались в каждое дерево -- ведь кора хранила вырезанные на ней когда-то признания; сколь-зили взглядом по каждому тротуару. Впервые они увидели, как прекрасен их город, прекрасны и одинокие огоньки и потемневшие от старости кирпичные стены, -- они смот-рели расширенными глазами и упивались этой красотой. Город кружил под ними, точно праздничная карусель; порой всплеснет музыка, забормочут, перекликнутся голоса в домах, мелькнут призрачные отсветы телевизионных экра-нов.

Две женщины скользили в воздухе, точно иглы, и за ними от дерева к дереву тонкой нитью тянулся аромат духов. Глаза, кажется, уже не вмещали виденного, а они все откла-дывали впрок каждую мелочь, каждую тень, каждый оди-нокий дуб и вяз, каждую машину, пробегающую там, внизу, по извилистой улочке, -- и вот уже полны слез глаза, полны с краями и голова и сердце...

"Точно я мертвая, -- думала Джейнис, -- точно лежу в могиле, а надо мной весенняя ночь, и все живет и движется, а я -- нет, все готово жить дальше без меня. Так бывало в пятнадцать, в шестнадцать лет: весной я не могла спокойно пройти мимо кладбища, всегда плакала, думала: ночь такая чудесная, и я живу, а они все лежат мертвые, и это неспра-ведливо, несправедливо. Мне стыдно было, что я живу. А вот сейчас, сегодня меня будто вытащили из могилы и сказали: один только раз, последний, посмотри, какой он, город, и люди, и что это значит -- жить, а потом за тобой опять захлебнется черная дверь".

Тихо-тихо, качаясь на ночном ветру, словно два белых китайских фонарика, проплывали они над своей жизнью, над прошлым, над лугами, где в свете множества огней рас-кинулись палаточные городки, над большими дорогами, где до рассвета будут второпях тесниться грузовики с припа-сами для дальнего пути. Долго смотрели они сверху на все это и не могли оторваться.

Часы на здании суда гулко пробили три четверти две-надцатого, когда две женщины, словно две паутинки, сле-тевшие со звезд, опустились на залитую луной мостовую перед домом Джейнис. Город уже спал, дом Джейнис им тоже сулил покой и сон, но обеим было не до сна.

-- Неужели это мы? -- сказала Джейнис. -- Мы -- Джей-нис Смит и Леонора Холмс, и на дворе год две тысячи третий.