Владимир Корешков - Свой среди чужих, или Гауптман с Олерона. Часть вторая

Моя тетрадь девственно чиста, я пока не написал ни строчки, я как безумный продолжаю безотрывно смотреть на нее, на ее курносую упругую грудь, на ее смуглые оголенные ноги, переплетенные под партой в хитрый узел. Я так возбужден, что ничего не соображаю. Агнесса, видимо, почувствовав на себе взгляд, оборачивается и окидывает меня зелеными насмешливыми глазами. Я сразу же утыкаюсь в свою тетрадь, делаю вид, что пишу сочинение. Когда она отворачивается, продолжаю украдкой следить за ней.

Звонок означает конец урока. Фрау Менге собирает тетради. Моя по-прежнему пуста – ни строчки, ни буковки, а ведь тема серьезная: «Как я люблю Рейх». Прибежав из школы одуревший, одурманенный, весь млея от сумасшедшего желания, забираюсь под душ, чтобы хоть как-нибудь прийти в себя, смыть это наваждение. Но душ не помогает, а наоборот, капли, с силой бьющие по телу, еще сильнее заводят, я не в силах больше сдерживаться, трогаю себя там, не переставая ни на секунду думать об Агнессе…

Стоп! Хватит! Я выныриваю из чужих воспоминаний. Черт побери, Штефан Дорн, что за хрень! Может, мне кто-нибудь объяснит, как мне, Яру Ковалеффу, может помочь в борьбе с Рейхом твое онанирование. Как и какой рукой ты это делаешь – мне совершенно не интересно. Так, немножко надо отдохнуть и продолжим.

За чужими воспоминаниями прошел почти весь день с перерывом на обед полдник и ужин. Шаг за шагом ныряя то в детство, то в отрочество, то в юность, а затем и во взрослую жизнь доселе мне незнакомого человека, который иногда, на некоторое время будет становиться моим вторым я, не удалось не только научиться моментально переключаться со своих воспоминаний на чужие и обратно, но и узнать, что Штефан Дорн после трагической смерти мамы переехал к своей одинокой бабушке, которая сыграла в его воспитании огромную роль. Привила ему любовь к книгам и к точным наукам. На колледж у старушки средств не было, поэтому Штефану пришлось заканчивать профтехучилище по профессии ремонтник космических шаттлов, после окончания техникума он устроился на лунную базу «Депо сортировочное».

Поскольку он был специалистом широкого профиля, его ценили за золотые руки, платили хорошо, ему разрешалось в свободное время подрабатывать на других станциях. Заботу бабушки о нем Штефан никогда не забывал, поэтому отсылал ей половину своего жалованья. По характеру был довольно суховат, друзей не имел и не старался заводить, что для моей дальнейшей деятельности было не так уж плохо.

Девушки у него тоже не было – в юности обжегся. Его девушка Агнесса, которую он так долго добивался, которую всерьез любил и боготворил, возведя ее на пьедестал в ранг богини, его Агнесса, которая подарила ему незабываемую радость первого, неумелого еще, но от этого не менее прекрасного таинства секса, предала, загуляв с его лучшим другом, просто так, из интереса, из женского любопытства.

Вам это ничего не напоминает? А мне так очень. Не то чтобы он после этого стал закоренелым женоненавистником, но к девушкам стал относиться крайне настороженно. Отца он больше никогда не видел, того за убийство посадили в исправительный лагерь, после этого его следы теряются. Сам Штефан Дорн судьбой отца никогда не интересовался и справок об отце не наводил. А совсем недавно умерла его бабушка. Ушла она тихо, во сне. Штефан тяжело переживал смерть такого близкого для него человека.

Вот так по кусочкам, шаг за шагом у меня сложилась мозаика чужой жизни. Осталось только узнать, как он погиб. Было уже совсем поздно. Мой мозг гудел от перенапряжения. Завтра мне надо будет попасть на звездолет контрабандистов, о чем мне напомнил недавно заходивший старший санитар Петер Холечек. Приняв перед сном душ, я с удовольствием погрузился в сон, давая своей голове заслуженный отдых.

Утром, спозаранок Холечек, как всегда особо не церемонясь, самым бессовестным образом распихал меня, без какого-либо пиетета, зверски вырывая из сладкого царства Морфея – это уже стало некой традицией, прямо варвар какой-то.

– Вот, одевайтесь, – Холечек бросил на мою кровать синий потрепанный комбинезон ремонтника с бейджиком на груди, на котором аккуратными черными буквами была выведена фамилия Дорн.

Вроде чистый, ну и за это спасибо.

– Скажите, Петер, как погиб Штефан Дорн? – задал я мучивший меня вопрос, натягивая комбинезон.

– Зачем вам это?

– Да так, я знаю всю жизнь человека со всеми ее интимными подробностями, но не знаю, как она оборвалась.