Дэн Симмонс - Олимп

– Напоминает картофелину, поцарапанную кошачьими когтями, – еле выдавил из себя учёный: спутник надвигался уж очень стремительно. – Или большую маслину.

– Ну да, маслина, – согласился моравек. – Это из-за кратера на конце. Его назвали Стикни – в честь жены Асафа Холла [3]Анжелины Стикни Холл.

– А кто этот… Асаф? – прохрипел мужчина. – Какой-нибудь… астронавт… или… космонавт… или… кто? Наконец он отыскал то, за что мог ухватиться: Манмута.

Европеец не стал возражать, когда пальцы перепуганного доктора искусств яростно впились в его покрытые металлом и пластиком плечи. Голографический экран кормы заполнила яркая вспышка: это беззвучно полыхнул один из реактивных двигателей Хокенберри с трудом унимал стучащие зубы.

– Асаф Холя был астрономом в военно-морской обсерватории Соединённых Штатов, что в Вашингтоне, округ Колумбия, – негромко, беспечным тоном пояснил моравек.

Шершень опять набирал высоту, дико вращаясь. Фобос с кратером Стикни мелькал то в одном, то в другом иллюминаторе. Хокенберри уже не сомневался: летающая штуковина разобьется, так что жить ему осталось меньше минуты. Учёный пытался вспомнить хоть какую-нибудь молитву. Вот она, плата за проклятые годы интеллектуального агностицизма! В голову лез только благочестивый стишок на сон грядущий: «Закрываю глазки я…»

«Сойдёт», – решил мужчина и продолжал мысленно твердить знакомые с детства строки.

– Если не ошибаюсь, оба спутника Марса были открыты в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году, – рассказывал между тем европеец. – История, к сожалению, умалчивает, польстило ли миссис Холл то, что в её честь назвали огромный кратер; насколько я знаю, письменных свидетельств на сей счёт не сохранилось.

Внезапно до Хокенберри дошло, почему шершень кувыркается в небесах как попало, явно готовясь потерпеть аварию и убить пассажиров. Чёртовым кораблём никто не управлял! Единственными лицами на борту были моравек и он сам. Причём если Манмут и прикасался к панели – реальной или виртуальной, непонятно, – то лишь затем, чтобы настроить голографическое изображение. Может, как-нибудь повежливей указать маленькому полуорганическому роботу на это досадное упущение? Впрочем, кратер Стикни уже заполнял собой лобовые иллюминаторы; тормозить на такой скорости было бесполезно, и мужчина передумал раскрывать рот.

– Перед нами довольно интересный спутник, – разглагольствовал европеец. – В действительности это всего лишь захваченный астероид, как и Деймос. Хотя, безусловно, между ними существует большая разница. Расстояние между орбитой Фобоса и поверхностью Марса – каких-то семьсот миль; ещё немного, и луна начала бы задевать атмосферу планеты. По нашим подсчётам, они столкнутся примерно через восемьдесят три миллиона лет, если вовремя не принять мер.

– Кстати говоря, о столкновениях… – заикнулся Хокенберри.

В это мгновение шершень завис в воздухе, а затем резко опустился в залитый светом кратер неподалёку от сложной системы куполов, перекладин, подъёмных кранов, мерцающих жёлтых пузырей, синей опалубки, зеленоватых шпилей, среди которых перемещались транспортные средства и хлопотали, словно привыкшие к вакууму пчёлки, прилежные моравеки. Посадка оказалась настолько мягкой, что схолиаст едва ощутил её сквозь металлический пол и силовое кресло.

– Вот и дома, вот и дома! – нараспев произнёс европеец. – Конечно, это ещё не родной дом, но всё-таки… Осторожней на выходе, не стукнись головой. Косяк низковат для человека.

Мужчина не успел ни высказать своего мнения, ни даже вскрикнуть: дверь отворилась, и воздух из маленькой каюты с рёвом устремился в космический вакуум.

В прежней жизни Томас Хокенберри преподавал классическую литературу и не особенно увлекался точными науками, однако достаточно успел насмотреться научно-фантастических фильмов, чтобы помнить о последствиях резкой разгерметизации: глазные яблоки раздуваются до размера грейпфрутов, барабанные перепонки взрываются фонтанами крови, тело закипает, распухает и трещит по швам под действием внутреннего давления, внезапно утратившего в чистом вакууме всякое внешнее сопротивление.

Но ничего такого не происходило.

Манмут задержался на трапе.

– А ты что, не идёшь?

Для человеческого слуха в его голосе прозвучал явный оттенок жести.

– Почему я не умер? – только и вымолвил схолиаст, чувствуя себя запакованным в невидимый глазу пузырь.

– Тебя защищает кресло.