Сергей Абрамов - Опознай живого

Нет, бездумный круиз не продолжается.

Сидя в кресле каюты на шлюпочной палубе, я подытоживаю воспоминания и впечатления дня.

Более тридцати лет назад, когда Павлик Волошин уезжал в Берлин к отцу, он уже курил присланные отцом английские сигареты «Голдфлейк». Курил щегольски, держа сигарету большим и указательным пальцами, отставив при этом мизинец, и вынимал ее изо рта, поглядывая на тлеющий огонек. Точно так же он закурил ее и в сорок третьем году, когда появился в Одессе у своей матери на улице Энгельса, вынужденно переименованной в дореволюционную Маразлиевскую. Был он в черном мундире СС, в звании гауптштурмфюрера и в должности начальника отделения гестапо, я не знал точно, какого именно отделения, но интересовался он, как и все в гестапо, главным образом одесским подпольем. Он вежливо и церемонно поцеловал руку Марии Сергеевне, театрально обнял меня как старого школьного друга и закурил. Тогда я и узнал, что зовут его уже не Павлик Волошин, а Пауль Гетцке, по имени мачехи, оставшейся в Мюнхене. Отец его к тому времени уже умер.

Навязанную мне роль старого друга я сыграл без преувеличенной радости, но и без растерянности и смущения. Встретились два бывших школьных приятеля и поговорили по душам о прежней и новой жизни.

– Кавалер Бален де Балю. Помнишь, маркиз?

– Конечно, помню.

– Кого из ребят встречаешь?

– Мало кого. Разбрелись люди. Тимчука видел.

– Тимчука и я видел. Он у румын в полиции. Думаю взять его к себе.

– Твое дело. Я с ним не дружу.

– А из девчонок кто где?

– Кто-то эвакуировался, кто-то остался.

– Галку встречаешь?

– Нет. Из дома меня выселили. В твоей светелке живу.

– Мать правильно поступила. Комната мне не нужна. А ты почему из города не удрал?

– В армию меня не взяли – плоскостопие. А эвакуироваться трудно было.

– Ты ж комсомольцем был.

– Как и ты.

Волошин-Гетцке захохотал и потрепал меня по плечу.

– Грехи молодости. Гестапо тоже не обратит внимания на твое комсомольское прошлое. Хочешь, редактором сделаю?

– Поганая газетенка. Уж лучше наборщиком.

– Значит, душой с Советами?

– С Россией. Русский я, Павлик.

– Не Павлик, а Пауль. Я теперь немец по матери. По второй матери, баронессе фон Гетуке. Она усыновила меня и воспитала в духе новой Германии. Какой на мне мундир, видишь?

Я промолчал. Я видел и внешность и нутро гауптштурмфюрера, так радостно продавшего свою Родину и народ. Даже сдержанная Мария Сергеевна после его ухода сказала мне с нескрываемой болью:

– Это уже не мой сын, Саша. Чужой. Совсем, совсем чужой…

Я попробовал сыграть:

– Что вы, Мария Сергеевна! Павлик как Павлик. Только зазнался.

– Нет, не зазнался, Саша. Онемечился.

– Грустно, – сказал я.

– Не только. Страшно.

Мне тоже было страшно. По краю пропасти идти не хотелось. Но Седой сделал неожиданный вывод:

– Перебрасывать тебя в катакомбы пока необходимости нет. Даже наоборот. Листовки, конечно, бросишь, а из школьной дружбы с гестаповским чином можно извлечь и пользу. Рискнешь?

Я думал.

– Если боишься, не неволю.

– Не боюсь. Трудно.

– А мне не трудно?

– Так ведь играть надо. А какой из меня актер.

– Сыграть нейтрала не так уж сложно. Немножко испуга, растерянности, сомнений. А вражды нет.

– Да мне каждое слово его ненавистно. В глаза плюнуть хочется.

– А ты гляди с завистью на правах старого друга, которого жизнь прибила.

– Сорвусь.

– Не исключено. А кто из нас не рискует?

И я рискнул. Пауль пришел через несколько дней в воскресенье. Пришел не столько к матери, которой он церемонно целовал руку, сколько ко мне. Влекли, должно быть, школьные воспоминания, возрастные ассоциации, возможность пооткровенничать с человеком, который для гестаповца безопасен. А может, и пощеголять хотелось тем, как изувечили душу русского школьника гитлерюгенд и впрыскивания речей Розенберга и Геббельса.

Разговаривали мы свободно, не стесняясь, спорили и убеждали друг друг – я с позиции «прибитого жизнью» нейтрала, он с высоты счастливчика, удачливого игрока, новоиспеченного хозяина жизни.

– Удивляюсь твоей ограниченности. Неужели тебя, будущего юриста, удовлетворяет деятельность типографского наборщика?

– А где университет, чтобы юрист будущий стал настоящим?

– После войны мы откроем университеты. Не очень верь демагогии Геббельса: она для быдла. Каждый здравомыслящий немец понимает, что управлять Украиной без украинцев, а Россией без русских будет невозможно. Понадобятся специалисты во многих областях знания. Конечно, командовать будут победители, но и побежденным останется немалый кусок пирога.