Михаил Гирели - Eozoon (Заря жизни)

Итак, в ужасном предчувствии, что ему не хватит сил на столь титаническую работу, Мамонтов принялся за дело.

В том месте, где ручей скрывался в змеевидных сплетениях лиан, Мамонтов опустился на колени и принялся вырубать одну ветку за другой. Кто знает упругость и крепость лиан, тот поймет, что это был за труд!

К заходу солнца отверстие было уже настолько глубоким и широким, что можно было проползти в выдолбленном коридоре несколько шагов.

Но крайняя утомленность и мгновенно наступившая темнота заставили Мамонтова отложить работу до утра. Разведя большой костер, чтобы отпугнуть диких зверей, Мамонтов с наслаждением закусил захваченными с собой консервами, не утоляя своего голода вполне, в целях экономии пищи: он совершенно не знал, сколько времени ему придется пробыть еще в лесу.

Подбросив сучьев в огонь, Мамонтов расстелил на росистой траве поляны свой походный плед, подложил под голову вещевой мешок, сжал рукой в кармане свой револьвер, свободной рукой достал папиросу, закурил ее о тлеющую головешку и растянулся во весь свой рост в твердом намерении прободрствовать всю ночь напролет.

Сперва погасла папироса, и у Мамонтова не хватило силы зажечь ее. Он ее выплюнул изо рта. Потом, как это всегда бывает с очень утомленными людьми, он перестал думать, дыхание стало ровным и глубоким, и всепобеждающий сон, совершенно против его воли и совершенно незаметно для него, скован его тело и погрузил его сознание в таинственный мрак…

Кто-то поднял огромное тело Мамонтова, — так легко, будто это была высохшая соломинка, в то время как кто-то другой осторожно стягивал у него на затылке узел какой-то ароматной тканью, всеми силами стараясь не втянуть в этот узел его густых, седеющих волос, чтобы не причинить пленнику неприятного ощущения или боли.

Мамонтов проснулся мгновенно и принужден был убедиться в том, что его несут, осторожно и бережно, как ребенка, на нечеловечески сильных, несгибающихся, вытянутых руках.

И он испытал то же ощущение опускания и подымания по ступеням, которое испытал некогда мистер Уоллес.

Его несли больше часа. За все это время ни Мамонтовым, ни его носильщиками не было проронено ни единого звука.

Наконец его плавно и осторожно опустили на землю и тотчас же сняли повязку с его глаз.

Мамонтов приподнялся сперва на локте, потом сел.

Достаточно было беглого взгляда, брошенного им по сторонам, чтобы убедиться в том, что он находится на той площадке племени человекообразных обезьян, которую описал в своем дневнике мистер Уоллес…

Их было около двухсот душ, окруживших площадку правильным четырехугольником.

Молчание никем не нарушалось.

Прямо перед профессором находился спуск в таинственное подземелье, из которого десять лет тому назад явилась в обезьяньей шкуре леди Лилиан ван ден Вайден ошеломленному взору мистера Уоллеса.

Единственная досада, неприятно донимавшая ученого, было сознание, что он не обладает удивительным футляром, в котором могли бы сохраниться его записи, если не столь романтичные, сколь они были у мистера Уоллеса, то уж во всяком случае куда более ценные с научной точки зрения. Записывать что бы то ни было не имело смысла: если его убьют — это окажется пустым занятием, если он увидит еще один раз хоть на полчаса кого-нибудь из своих коллег — он сумеет им передать все виденное здесь.

И… тем не менее, — такова вера в жизнь у человека, — профессор достал из кармана свой походный фотографический аппарат и произвел им несколько снимков человекообразных существ.

Даже такому ученому, как он, необходимы были реальные доказательства того, что он, в случае возвращения к людям, должен был рассказать им.

Слишком невероятно было его открытие!

Профессора поразило, с каким доверием эти гиганты относились ко всем его действиям.

Ведь на опыте мистера Уоллеса они могли научиться не верить белому человеку. Однако фотографический аппарат, который они легко могли принять за огнестрельное оружие, нисколько не смутил их, и никто из них не сделал попытки отнять его у профессора.

Мамонтов встал, потянулся, спрятал свой аппарат в карман и подошел к одному из человекообразных.

Сам высокого роста, он едва достигал этим гигантам до первых реберных дуг.

Профессор зашел за спину одного из человекообразных, и, став на цыпочки, прикладывая пальцы к его обросшей шерстью спине, принялся считать грудные позвонки.