Иван Яцук - Родственник из другой Вселенной

– Товарищ Дульский – мэр резко сдернул с себя очки и сурово глянул в зал, призывая его возмутиться вместе с ним. – Совсем уж безобразие, пятьсот девяносто восемь тысяч четыреста пятнадцать гривен. Больше, чем мой зам. Не по чину берете, Аркадий Ильич.

С кресла вскочил упитанный господин в новеньком фирменном джинсовом костюме. Видимо, это и был упоминаемый Аркадий Ильич.

– Жора, что ты мелешь?– закричал он с места. – Очнись, кто может здесь больше тебя украсть? – он уверенно обратился к залу за поддержкой. – Я меру свою знаю, а тебе надо лечиться.

В зале стало происходить нечто, невыразимое художественными средствами капиталистического реализма. Здесь мог бы помочь разве что инструментарий абстрактного авангардизма, но я им не владею. Приходится пользоваться арсеналом вялых слов и картин неистовства чувств и стихий, как то: шторм, штурм, овации после доклада Леонида Ильича Брежнева, извержение вулкана в Исландии, встреча Гагарина на Кубе, лесные пожары в районе Лос-Анжелеса, здравицы в честь Ким Чен Ира, «Девятый вал» Айвазовского», очереди за колбасой «Московская» 30 декабря 1989 года, осуждение творений Солженицына на собрании в Союзе писателей, изумление мировой общественности при известии о телах инопланетян, якобы доставленных на базу ВВС Соединенных Штатов Америки, гипотетический взрыв водородной бомбы в деловом квартале Лондона, голосование в Верховной Раде по закону о статусе русского языка и тому подобных катаклизмов и экстремальных явлений.

Приблизительно такой эффект имела выходка мэра. Со всех сторон загудели возмущенные голоса и понеслись непотребные, неинтеллигентные слова типа « сам дурак», «осел», «козел», «чушь», «собака лает – караван идет», «рука Москвы», «кремлевская песенка», «кремлевская зозуля» и еще что-то кремлевкое, «бездарный фэйк», «Геть!», «очумел окончательно, идиот», «ганьба!», «долой политическую проститутку!», «это провокация»; «боже, до чего мы дожили»; «да заткните, наконец, ему глотку»… и другие, совсем уже непечатные крики души, высказывания, экспромты и эскапады.

Шум нарастал, все смешалось в доме Облонских, то бишь в зале гориспокома. Требовали снять оратора с трибуны, а тот бубнил все новые имена и цифры, не обращая внимания на помехи. Он дошел уже до «Л», когда его осторожно взяли под руки и вывели. А в душный воздух зала настырно неслось: Лавенко: триста тысяч девятьсот шесть гривен. Лернер: двести…

Заседание закончилось, но многие не уходили, а сгруппировавшись в кружки и компании, дружно и горячо обсуждали случившееся и что за этим последует. Каждый отрицал приписанную ему сумму, а некто Дряблов неодобрительно думал о себе: « Девяносто шесть тысяч…. А у Елецкого четыреста с гаком…куда ж я, идиот, смотрел?! Какая разница за какую сумму отвечать? Что, тебе нельзя было вместо итальянского кафеля подсунуть харьковскую плитку? Эх ты, дурында». Так думал не только Дряблов, но и некоторые другие, которых можно было узнать по кислым физиономиям с явно заниженной самооценкой.

Правда, их лица светлели, когда они подходили к группкам, где бурно обсуждали, откуда у мэра такие точные сведения и какой им будет дан ход. Большинство сходилось на мнении, что уважаемый человек сошел с рельсов и потому недееспособен с юридической точки зрения, а отсюда, кто ж ему поверит. Но все равно лица оставались испуганными, что весьма тешило тех, кто отставал в хищениях.

При самом беглом подсчете получалось, что если коллега стибрил у демократическкого, сугубо унитарного государства, например, пятьсот тысяч гривен и получит двенадцать лет «сижу за решеткой в темнице сырой», то другой хват, слямзивший по неопытности только сто тысяч, отсидит на нарах каких-нибудь два с половиною года – чи ни срок! Есть повод хихикнуть и потереть руки от удовольствия.

Споткнувшегося на ровном месте мэра привезли благополучно домой, уложили баиньки и приказали жене строго-настрого не допускать мужа ни к каким средствам коммуникации, как-то: компьютерам, магнитофонам, диктофонам, к речам с применением ораторских жестов, но особенно беречься от журналистов.

Георгий Петрович выздоравливал очень медленно. По настоянию специалистов жена ненавязчиво, исходя из состояния здоровья, ласково расспрашивала его, когда он в последний раз воровал крупные суммы, которые могли повлечь за собой такие печальные последствия. Больной затравленно озирался, вначале все категорически отрицал, но потом все-таки начал медленно сдавать позиции, и его признаний хватило на три страницы убористого текста. Все же баня была его последним пунктом, а далее шли уже сущие мелочи вроде икряного осетра в десять килограмм, подаренного рыбинспекцией и не существующего, якобы, в природе Таврии согласно отчетам этой самой рыбинспекции.