Жюль Мэнн - Сокровища града Китежа

— Не могу! Я на посту!

— Ах, бросьте поститься, товарищ милиционер! Пост — это религиозный дурман! А, впрочем, почему такая чрезмерная веселость и двусмысленные каламбуры? Нам некогда. Вот пришел наш поезд, мы спешим. Прощайте, товарищ милиционер!

— Носильщик! Еще один!

Мелкой рысцой побежали на перрон наши чемоданы, а за ними и мы. На душе у нас неспокойно. Мы встревожены. Что за таинственная погоня? Кто бы мог гнаться за нами?.. И не догоняет ли он нас, этот таинственный неизвестный? Не на вокзале ли он?

Уже все улажено. Мы в вагоне. Уютно покоятся тут же с нами наши прекрасные французские чемоданы. Но до отхода поезда еще десять минут. Я выбегаю из вагона. Мчусь по перрону. Выхожу на площадь. Право, если бы не мое тревожное состояние — я расплакался бы от умиления. Милиционер, тот самый милиционер, который на посту, заботливо отгонял подобравшихся ребятишек, очевидно, будущих автомехаников, заинтересовавшихся системой нашей машины. Но милиционер один, а ребятишек около десятка. Одному справиться трудно. В особенности, если и автомобиль и ребятишки — беспризорные. Тоскующими глазами глянул милиционер на вокзал и, заметив меня, радостно замахал рукой:

— Иди, мол, получай свое добро!

Но минуты промчались. Я слышу звонок. Погони нет никакой. Скачками возвращаюсь на перрон. И как раз вовремя. Язвительно пыхтит паровоз и, словно рассердившись, дергает вагоны. Я в вагоне.

— Прощайте, товарищ милиционер!

Завтра в местной газете будет сообщение о беспризорном, подкинутом милиционеру автомобиле.

Беспризорный автомобиль в Рязани на вокзале — это чистейшей воды романтика! Нет, уж лучше не спорьте, все равно не соглашусь, — романтика!

Ф-фу! Наконец-то можно вздохнуть свободно! Мы в поезде, мы с быстротою поезда приближаемся к нашей обожаемой родине. А впрочем, какие уж тут свободные вздохи, когда налицо имеется эта совершенно непонятная вам, дорогой читатель, да и мне самому, погоня. Хотя, быть может, это нам просто почудилось с перепугу, а на самом деле никакой погони нет и не было?

Но, все-таки, чтобы соблюсти все приличия, мы будем волноваться до самой границы и вы, если вы порядочный и приличный читатель — добросовестно проделывайте то же. Волнуйтесь, как можно сильнее волнуйтесь!

Как вы думаете, догонят нас, или не догонят и мы благополучно доедем до границы?

О, я вижу, вы очень догадливы и хитры! Вы сразу вспоминаете предисловие и то, что эту рукопись я передал сотруднику русского издательства во Франции, — стало быть, не догонят!

Да, сознаюсь, конечно, это так, но вы все-таки волнуйтесь, ведь этак, с волнением-то, будет много интересней. Что же это за приключенческий роман без погони и без волнения?

Очевидно, события последних дней повлияли на мой характер. Я стал необычайно легкомыслен и болтлив. Но все же, — к делу!

Утро застало нас в Москве. Эта ужасная несогласованность в расписании поездов! Четыре часа, вдумайтесь только, это при наличии возможной погони, четыре часа мы должны ожидать поезда!

После краткого совещания мы решили сдать наши чемоданы на хранение. Да и в самом-то деле, — ведь не станут же их вскрывать, а сквозь фибру никто ничего не увидит. Ну, а рентгеновские лучи в камерах хранения багажа пока не применяются. А напрасно! Много бы занятного можно было увидеть!

Итак — четыре часа! Мы решили в последний раз посмотреть на Москву и сели в трамвай. Мною и дорогим учителем овладели лирические воспоминания. Перед нашим духовным взором, увлажненным духовной же слезой, проносились и туземный азиатский коньяк № 100, и две премилых девицы со своими братьями, этакими широкоплечими азиатами, и мадам Заварова, и трогательные купцы толкучего рынка, словом, все милые персонажи, которые в начале романа любезно знакомили нас с Москвой. Только Бартельс, у которого в груди, вероятно, не сердце, а камень — был мрачен и свиреп.

Но что это? Я протер глаза и встряхнул головой, стараясь избавиться от наваждения. Дорогой учитель мгновенно покраснел, а затем побагровел. Глаза Бартельса налились кровью и волосатые кулаки грузно и угрожающе улеглись на коленях.

Но трамвай цвиринькнул звонком. Вывески магазинов побежали назад — и все исчезло.

Несомненно, это было наваждение. А вы говорите, господа, что в наш век не может быть никаких сверхъестественных, чудесных вещей. Вот только что все мы трое, вы понимаете, — трое, а не я один, видели воочию, собственными глазами…

Но позвольте, позвольте, — что это? Караул!